Виктора удивило все. Все, кроме того, что Нина играть в шахматы не умела. Это было естественно.
– А ты хорошо играешь? – спросил Виктор у Лехи.
– Неплохо, – признался тот. – Раньше, когда на деньги играл, мог за вечер сотню баксов выиграть. Конечно, играли не на баксы. Те, у кого есть баксы, в шахматы не играют.
– Молодец, – сдержанно проговорил Виктор.
Леха посмотрел на него немного удивленно, но на лице Виктора уже появилась улыбка, и он, не обращая внимания на засуетившуюся Нину, которая принялась сгребать шахматные фигуры и прятать их внутрь доски, прошел к плите и зажег огонь под чайником.
– А мы без вас не ужинали, – сказала Нина. – В холодильнике сардельки свежие, я сейчас быстро гречку сварю!..
Виктор зашел в ванную умыться и тут же услышал за собой шаги Сони.
– Видишь, я же тебе говорила! – обеспокоенно зашептала она. – Тетя Нина ему нравится!
– Ну и что? – ответил, обернувшись, Виктор.
Соня совсем по-взрослому покачала головой и вздохнула.
– Ты доиграешься! – сказала она и вышла из ванной.
Виктор пожал плечами. Тоже вздохнул, озадаченный ее беспокойством. Только холодная вода взбодрила его, освежила мысли и ощущения.
Последовавший затем ужин прошел в мирной и дружественной обстановке. И даже заглянувшая на кухню кошка, увидев Мишу, заходить не стала и вернулась в коридор на свое место.
Когда все разбрелись спать и свет в комнатах погас, Виктор устроился на кухне. Вытащил из-под стола пишущую машинку, вставил в нее чистый лист бумаги и замер, глядя на него.
Через пару минут в кухню зашел пингвин. Как всегда, он толкнул кухонную дверь грудкой. Подождал, пока она открылась и застыла, после этого, пошатываясь из стороны в сторону, как пьяный матрос, зашел и уткнулся грудкой в колено Виктора. Виктор погладил Мишу и снова возвратил свой взгляд на лист, вставленный в машинку. Ему было странно, что вот сейчас его снова попросили написать что-то для газеты. Это, конечно, был чистый журнализм. Да и ощущения события еще жили в нем, он еще был наполнен эмоциями, в его памяти еще звучало эхо радостного детского смеха, услышанного днем.
И Виктор неожиданно легко начал статью. И застрекотала машинка, вдохновляемая ударами его пальцев. Строчка за строчкой ложились на бумагу, и уже через полчаса статья была готова. Не очень большая – четыре странички. Но наполненная добром и призывом делать добро. И даже упоминания о Сергея Павловиче в совершенно новом контексте писались легко и искренне. Виктор вспомнил даже о подаренных им протезах и о бильярде.
Перечитав, Виктор уже опускал машинку на ее место под стол, когда на кухню зашла Соня. Не сводя глаз с Виктора, она подошла к столу и уселась на табуретку.
– Ты что, пить хочешь? – спросил ее Виктор.
Соня отрицательно мотнула головой.
– А что ты написал? – кивнула на отпечатанную статью.
– Это для газеты, репортаж о сегодняшнем дне!
– Ты опять журналистом устроился?
– Нет.
– А я, когда вырасту, может, стану журналисткой… Буду ночью на кухне сидеть… Когда все спят.
– Не надо, – сказал Виктор. – Ты же не хочешь быть солдатом и идти на войну?
– Нет, солдатом я не буду! – твердо заявила девочка.
– А журналист – это тот же солдат, – объяснил Виктор. – Тебя взяли в газету, показали пальцем на врага, дали в руки вместо ружья ручку, и давай пиши про него всякие гадости! Пока тебя не убьют или не ранят!
– А ты только что гадости писал? – оживилась Соня, заглядывая в верхнюю страничку статьи.
– Нет, я писал про детдомовцев, у которых мы сегодня в гостях были…
– А для того чтобы писать про них, необязательно быть журналистом?
– Нет, необязательно.
– Ну хорошо, – Соня кивнула головкой. – Тогда я пойду спать.
91
Рано утром, еще до завтрака, Виктор оделся, не перечитывая, свернул написанную ночью статью в трубочку и сунул ее во внутренний карман куртки.
На улице опять шел легкий снег. В предрассветной темноте желтые городские фонари были похожи на одуванчики – свет от них был коротким, в его круг влетали снежинки, на короткие мгновения окрашиваясь в его желтизну, и тут же падали вниз. Из соседних подъездов в зимнюю утреннюю темноту выходили люди, спешившие на работу. Что-то было в этом странное, необычное, что-то из советского прошлого с его рабочей дисциплиной, с наказаниями за опоздания на работу, с Героями Социалистического Труда. Виктор смотрел на эти спешащие к дороге, к автобусной остановке тени. Смотрел и понимал, что жизнь на самом деле как-то восстановила свой обыденный ритм. Значит, опять работают какие-то заводы и фабрики, опять земля вертится, и все на ней растет и шевелится. Но это явно была другая, параллельная жизнь. Это была не его жизнь. Эти жизни не пересекались. Люди, спрятавшиеся за обыденным ритмом, не замечали или не хотели замечать то, что им не нравилось. Хотя и это не могло быть правдой – они же читают газеты, смотрят телевизор! Или, вернее сказать, они читают и смотрят, и радуются, что все это не про них, что их убивать некому и не за что. Они не брали в долг десять тысяч долларов, они не занимаются бизнесом, они уклонились, когда была возможность стать явной и подготовленной жертвой новой реальности. И теперь они встают и идут на работу в тот час, когда параллельный мир только-только заснул.
Это внезапное единение Виктора с обычным миром вдруг пронзило его мысли и чувства какой-то ностальгией, ностальгией не по советскому прошлому, а по целостности мира и по той возможности быть самому целостным, которую давал единый прошлый мир, единая жизнь.
Приехав в центр, Виктор зашел в «Макдональдс» на Майдане Незалэжности. Взял себе кофе и горячий пончик. Забился в угол, сел за столик перед стеклянной стенкой, за которой летел легкий, пушистый снег, а за снегом разворачивались троллейбусы, привозившие все новые и новые толпы трудящихся. Количество людей, бесконечным маршем проходивших перед «Макдональдсом», продолжало озадачивать уже проснувшееся сознание Виктора. В конце концов он отвернулся от улицы, от этих людей и падающего снега.
В Голосеево приехал в полдесятого. Сергей Павлович уже расхаживал по дому в махровом халате тигровой окраски. Паши не было. Шеф сам сварил кофе. Они уселись тут же, на кухне. Виктор протянул Сергею Павловичу статью и принялся размешивать сахар в своей чашке.
Сергей Павлович погрузился в текст статьи. Виктору было видно по прищуренному взгляду шефа, что статья ему нравится. Собственно, в качестве статьи Виктор не сомневался. Сомневался только во вкусе шефа. Да и то – не очень.
Дочитывая последнюю, четвертую страницу, Сергей Павлович вдруг заморозил взгляд на какой-то строчке. Губы его напряглись, утончились, словно он их прикусил.
Виктор занервничал. Он уже не помнил, как заканчивалась статья. Вроде все там было нормально.
Шеф перевел взгляд на Виктора.
– У тебя странное чувство юмора, – сказал он неожиданно холодным тоном.
– А что там? Что? – Виктор попробовал заглянуть на последнюю страницу.
Шеф молча протянул страницу Виктору. Он перехватил ее, поднес к глазам. Взгляд побежал по знакомым строчкам. Все было нормально. Нормально, пока его взгляд не наткнулся на самую последнюю
