приказал одновременно всем сельским псам замолчать.
До «мазды» оставалось не больше десяти шагов, когда Семен еще разок остановился и прислушался. Он уже видел одноэтажный кирпичный дом, под забором которого стояла «мазда». Видел порог в две или три ступеньки, ведущий к деревянной двери. Видел четыре небольших фасадных окошка, наполненных светом, и отсвет еще одного бокового окна, перед которым стояло голое, не проснувшееся еще от зимовки дерево.
Калитка во двор оказалась не запертой. И Семен зашел, обходя освещенные окошками неправильные квадраты палисадника.
Во втором окне промелькнула фигура женщины. Семен затаил дыхание. Детский плач прозвучал так близко, что Семен вздрогнул. Осмотрел внимательно окна и увидел, что в двух из них были открыты форточки.
«Надо подождать», – решил он.
И ощутил нарастающую в нем нерешительность. Желание подождать – это скрытое желание ничего не делать. Он это уже знал.
Из дома донесся легкий кухонный шум – вилки-ложки звякнули, тарелки опустились на деревянный стол.
«Хозяину дают ужин», – подумал Семен.
И вдруг ему стало любопытно. Как и чем будут кормить хозяина, вернувшегося с работы? Он вспомнил ужин с жареными белыми грибами, приготовленный недавно для него Вероникой. Он вспомнил какие-то эпизоды из старых советских фильмов, смешанные, перепутанные, но все изображающие мужиков или мужчин, сидящих за столом, и женщин или баб, суетящихся у плиты и несущих к столу кастрюли и сковородки, над которыми поднимается пар.
«Это какая-то другая жизнь, – подумал он и сам себя не понял. – Это другая жизнь… Та, что тут, за окнами, и та, что была показана в старых советских фильмах».
Мысли начали путаться, конфликтовать с логикой. Они словно вопросительно посматривали на него, будто он мог сказать, что вот эта мысль права, а вот та – нет. Опять возникло ощущение нереальности происходящего и нереальности этого места, этой улицы, этих домов.
Семен качнул головой, сопротивляясь собственным размышлениям. Он припомнил дорогу на Вышгород, к детскому дому. Там вдоль дороги тоже стоят дома, там тоже живут люди, обычные сельские люди. Но те дома выглядят настоящими, сегодняшними. Почему там его ничего не удивляет, а здесь возникает ощущение нереальности? Из-за темноты? Или из-за того, что там, на Вышгородской трассе, он никогда не останавливался и не подходил к окну какого-нибудь частного дома, чтобы заглянуть внутрь и подсмотреть кусочек их жизни.
Вспомнился давний разговор с Вероникой. Давно, еще до аварии, она говорила, что ее знакомые продают дом в деревне. Недорого. Он, Семен, был категорически против. У него в то время была какая-то особая «городская» гордость. Его друзья любили поругать то водил на машинах с номерами Киевской области, то приехавших в город из Закарпатья в поисках заработка строителей. Все эти приезжие, не успевавшие реагировать на скорость киевской жизни, были в городе, как на ладони. Все они казались растерянными и немного напуганными. Это продолжалось, пока их не стало очень много или пока Семен не перестал обращать на них внимания. Он вообще об этом давно не думал. И теперь эти мысли появились как-то непредвиденно. Может, потому, что этот Егор из охраны мариинского дворца тоже, как оказалось, не городской, не киевский. Ему, в отличие от Семена, до работы добираться не меньше часу.
– Ты потрымай ее, подержи! – вырвался через форточку во двор звонкий голос пожилой женщины.
– Я сейчас, я Ясю еще покормлю! – ответил другой женский голос, помоложе.
И тут же опять стук посуды, только из другого окна, из кухонного.
Семен прильнул плечом к самой стенке дома возле крайнего правого окна. Как раз между окном и порогом. Осмотрел фундамент – цокольная бетонная заливка, поднятая на полметра над землей, создавала узенькую ступеньку. Если схватиться за что-нибудь и стать ногами на эту ступеньку, то можно заглянуть в окно. Главное – найти, за что схватиться рукой!
Семен выхватил взглядом из темноты толстый большой гвоздь, вбитый над левым верхним углом входной двери. Заметил прибитую к двери подкову, и на лице у него возникла ироническая, снисходительная улыбка.
– Егорушка, чай сам налей! Я сейчас, надо еще Маринку покормить. Уже плачет! Совсем крошечная! – прозвенел молодой женский голос, внезапно показавшийся Семену похожим на голос Вероники.
Он забрался на порог, носком левого ботинка стал на узкую ступеньку между цоколем и кирпичной кладкой, правой рукой дотянулся до толстого гвоздя и подался всем телом налево, к окну.
Окошко изнутри было завешено прозрачным тюлем. Семен увидел кухонный стол, чашку с чаем и руку Егора, сидевшего по другую сторону стенки от того места, где в не очень удобной позе сейчас завис Семен. В левом углу напротив окна, в проеме открытых дверей, появилась молодая женщина с милым, но невзрачным лицом. Она прижимала к груди одетого в толстый розовый комбинезончик младенца. Щечки ребенка ритмично двигались. Малыш сосал грудь.
– Может, я Ясе смеси разведу? – откуда-то из-за спины кормящей женщины раздался второй женский голос.
Молодая женщина подставила ладонь под свободную от малыша грудь и приподняла ее чуток, словно взвешивая.
– Мама, не надо! Хватает!
Она присела на табуретку напротив Егора и посмотрела на него несколько озабоченно.
– Егорушка, я все беспокоюсь: а вдруг соседи заявят? – сказала она.
Нога Семена вдруг начала сползать с узенькой ступеньки. Он сильнее схватился за гвоздь, а левой рукой – за угол оконной коробки и ему удалось вернуть ускользающую опору под подошву левого ботинка.
– Скажешь, что это мой ребенок, – прозвучал приятный и спокойный мужской голос. – Пускай думают, что я к тебе с ней переехал… А с документами что-нибудь придумаем…
Сомнение осталось в выражении лица женщины, но она покорно замолчала. На кухню зашла старуха с еще одной девочкой на руках, чуть крупнее первой.
Женщина нежно отняла малыша от груди, взяла в левую руку вторую девочку, а первую передала старухе. Потом запахнула в блузку грудь с красным, подпухшим соском и вытащила наружу вторую, к розовому свежему соску которой тут же поднесла второго ребенка.
Старушка покинула кухню.
– Бог троицу любит, – произнес Егор. – Третий ребенок будет нашим общим. Когда эти бегать начнут…
Женщина улыбнулась тихой улыбкой, кивнула.
Семен почувствовал, что носок ботинка опять соскальзывает. Он аккуратно, сначала одной ногой, а потом и другой, опустился на бетонную отмостку. Ноги загудели, словно он только что поднялся со шпагата.
Оглянулся на двери, на подкову.
Да, там, за этой дверью, существовал совершенно другой мир, незащищенный ни от чего, хрупкий, но надеющийся на свое продолжение. И надеющийся на удачу, прежде всего на случайную удачу. В этом Семен был теперь уверен на все сто процентов. Но уверенность не давала ему повода почувствовать себя выше, сильнее, самоувереннее.
Он приехал сюда в поисках девочки, подброшенной под Парламент. Он нашел, он увидел ее. Он ее услышал. Но удача улыбнулась не ему. Она улыбнулась этому Егору, который явно не был отцом первого ребенка, не был городским проворным мужиком, не был, судя по его надежде на удачу, человеком, способным быстро и правильно принимать решения. Но при всем при этом кирпичный одноэтажный дом с четырьмя фасадными окошками, с двумя детьми и двумя женщинами и этим охранником территории дворца для президентских приемов казался Семену целостным и замкнутым миром, врываться в который у Семена не было ни права, ни желания.
Что ему, действительно, делать? Не стучать же в двери и требовать передать ему ребенка? Нет! Не
