взрослую и ответственную жизнь. Большинство из вас уже готово к взрослой жизни. Благодаря Геннадию Ильичу некоторые из вас уже приобрели первую профессию сыродела. И вот то, что произойдет сейчас, – директор оглянулся на депутата, – никак не могло произойти со мной, когда я был в вашем возрасте…
Директор кивнул Геннадию Ильичу. Геннадий Ильич поднялся, одернул брюки, пиджак. Окинул взглядом зал.
– Дорогие дети! – произнес он непривычно громко. – Делать добро людям очень трудно. Честно сказать – это неблагодарное занятие. Я вам говорю как политик, а не как человек с улицы. Люди, когда они – народ, добра не понимают, не принимают и не видят. И я не виню их в этом. Добро – оно, как любовь. Его нельзя поровну разделить на всех. Да, настоящее добро – как любовь! А любить по-настоящему можно конкретного человека. Ты любишь ее, и она отвечает любовью, так сказать. Любишь народ, а он пожимает плечами. Понимаете, о чем я?! Вот и реальное, понятное добро – это добро, сделанное конкретному человеку. Наш премьер-министр так и говорит – только реальное добро, реальные сдвиги и реформы в экономике могут изменить жизнь в стране к лучшему. И я повторю – все должно быть реальным и конкретным, никаких пустых слов, никакого добра для всех! Добро для всех – это миф! Но прежде всего у каждого конкретного человека должна быть конкретная вера в свое будущее и в будущее своей страны. – И тут Геннадий Ильич посмотрел на отца Онуфрия, который тут же поднялся и оправил рясу. – И вот вы сегодня получите свое первое, так сказать, серьезное крещение. Получите путевку во взрослую жизнь. Получите каждый по кусочку конкретного, политического, так сказать, добра. Первый раз потрогаете его, подержите в руках. Может, я в чем-то и нарушаю сегодня какой-нибудь не важный закон, но Бог меня простит.
Геннадий Ильич подошел к краю сцены, взглядом подозвал к себе батюшку. У отца Онуфрия в руках появилась немаленькая квадратная коробочка, оклеенная синим бумажным бархатом. Семен удивился, ведь он наблюдал за происходящим внимательно, а откуда взялась эта коробочка в руках у батюшки – не заметил.
Из коробочки Геннадий Ильич взял золотой крестик с цепочкой, показал всему залу.
– Эти крестики именные и номерные, и будут вас, дорогие дети, сопровождать по взрослой жизни. К крестику, который вам вручит отец Онуфрий, вы получите удостоверение, подтверждающее, что этот крестик действительно ваш. Номер удостоверения совпадает с номером вашего крестика и является, так сказать, вашим счастливым числом, позволяющим вам поступать без экзамена и тестов в Киевский государственный университет. Этот номер откроет вам в будущем и другие двери. Я все это говорю, чтобы вы поняли, какой важный у вас сегодня день! Берегите этот крестик и удостоверение!
Геннадий Ильич вытащил из нагрудного кармана пиджака очки для чтения, водрузил их на нос и зачитал фамилию из первого удостоверения. Тут же на сцену легким шагом поднялся длинноногий старшеклассник. Протянул руку за синей корочкой удостоверения, но Геннадий Ильич указал ему взглядом на батюшку. Батюшка, предварительно опустивший раскрытую коробочку на журнальный столик, держал в руках цепочку с крестиком. Цепочка оказалась достаточной длины, чтобы ее можно было просто надеть через голову. Так батюшка и поступил – надел ее через голову старшекласснику, а потом заботливо протолкнул крестик на грудь, под одежду. Только после этого Геннадий Ильич вручил парню удостоверение.
Церемония длилась минут пятнадцать, после чего директор пригласил всех собравшихся в столовую.
Семен и Володька до столовой не дошли. Директор детдома успел схватить Семена за локоть.
– Прошу в мой кабинет, – шепнул он.
В кабинете тоже был накрыт стол. Бутылка коньяка, салат из соленых огурцов со сметаной, винегрет, котлеты с картошкой. Узкий круг участников застолья включал директора, батюшку, Геннадия Ильича и Семена с Володькой. Геннадий Ильич первым делом вручил и директору удостоверение к крестику, а отец Онуфрий вручил сам крестик, на что директор выразил поклоном глубокую благодарность и тут же стал разливать по стопочкам коньяк.
Семену стало как-то не по себе. Пить не хотелось. Есть – тоже. Он извинился, сказал, что надо подышать свежим воздухом.
Вышел на двор. Солнце начинало скатываться с неба, время шло к вечеру. Вскоре и Володька выбрался на чистый прохладный воздух. Они постояли рядом, помолчали.
– Вот бы и мне такую путевку в жизнь! – произнес минуты через три Володька. – Глядишь, и машину бы на нормальный джип поменял!
Семен оглянулся на Володькину «ниву». На фоне черного «лексуса» Геннадия Ильича она чем-то напоминала механического динозавра. Задняя дверца открыта. В багажнике – три пустых молочных бидона. «Интересно, а сколько бидонов поместится в багажник «лексуса»?» – подумал Семен.
На порог детдомовского здания вышли директор, батюшка и Геннадий Ильич. Депутат в руках держал пухлый пакет.
«Козий сыр», – понял Семен.
Прощание было не по-славянски коротким. А с отцом Онуфрием Геннадий Ильич попрощался вообще сухо, как с врагом. Батюшка сразу сел на заднее сиденье «нивы». Геннадий Ильич пожал руку Володьке, потом Семену.
– Отгрузишься, – он кивнул на «ниву», – машину отпустишь и позвонишь мне на мобильный!
«Лексус», дождавшись своего пассажира, рванул с места как бешеный. Только грязь и жижа из-под колес полетели.
По дороге в Киев отец Онуфрий дал волю переполнявшим его чувствам.
– Он хотел сам крестики детям на шею вешать, а я чтобы его бумажки с печатями вручал! мало того, что на крестиках – номера, там еще и трезуб государственный влепили вместо распятия! Я ему сразу сказал: мое дело – от Бога. Крестики – от Бога, а бумажки эти с номерами – от дьявола… Ну хорошо, не от дьявола, а от власти! Какая разница! Выгонит он меня теперь! Архиепископу пожалуется, а тот меня в какой-нибудь полумертвый приход сошлет!..
– Не сошлет, – попытался успокоить батюшку Володька, оглянувшись на мгновение назад. – Не те времена!
– Ой, для вас, мирян, может, и не те! А для нас… – отец Онуфрий тяжело вздохнул, и вдруг в его глазах сверкнула злость. – А если сошлют, я журналистам про Геннадия Ильича такое расскажу, что его больше ни в какой парламент не выберут!
Семен обернулся и с интересом уставился на священника. А тот, ощутив участие и внимание к себе, заговорил отрывисто и сердито.
– А вот и расскажу, как заставлял меня в своей церкви щенков своего ньюфаундленда крестить. Я, говорит, не крещенных щенков своим друзьям дарить не могу! У нас, говорит, в стране каждая собака – православная! Я расскажу, как мы с ним в его церкви в преферанс при свечах играли, когда электричество в доме отключилось!
– Ну-у, этого, пожалуй, не нужно рассказывать, – спокойно произнес Володька.
Батюшка задумался. Потом кивнул.
– Да, этого не нужно. Другого хватит! – сказал он и замолчал, сохранив на лице сердитое выражение.
Вечереющий Киев встретил их мелким дождиком. Батюшка попросил высадить его на площади Шевченко, возле трамвайной остановки. До Грушевского они доехали быстро. Занесли пустые бидоны на второй этаж, оставили в коридоре этой странной молочной кухни.
Володька уехал домой, а Семен, спрятавшись от дождя в парадном, позвонил Геннадию Ильичу.
– Через пятнадцать минут в Доме офицеров, – назначил ему встречу депутат.
В фойе Дома офицеров было пустынно. Этим вечером здесь никаких концертов не было. Только ресторан работал, но особой популярностью он не пользовался, и приходили сюда посидеть в основном отставные генералы и прочие важные пенсионеры, которым приятней было общество друг друга и сто грамм водки, чем шоу-программа и изысканная кухня.
Геннадий Ильич зашел бодрой, спешащей походкой. Увидел Семена, кивком позвал за собой.
В ресторане они сели за столик у окна. У сонного официанта Геннадий Ильич заказал два по пятьдесят грамм коньяка, нарезанного лимончика и по стакану чая.
