заставит замолчать и тогда он не выскажет всего того, что так долго вынашивал.
В комнату вбежала запыхавшаяся Шарлотта. Она была в каракулевой шубке, в меховой шапочке, на шее — шерстяной зеленый шарфик. Сегодня она была еще миловиднее: морозный ветер разрумянил ее щеки, оживил глаза, они у нее блестели.
— Ганс! Карл Эггерт оказался бесстрашным человеком, — затараторила она, расстегивая верхние крючки шубки. Она не обратила никакого внимания на присутствующих в кабинете. — О, Ганс!..
Хельман понял, что она хотела сказать, и попросил:
— Один момент.
Шарлотта презрительно улыбнулась.
— Сколько там у вас сидит арестованных? — спросил комендант у Муркина.
— Сколько сейчас прикончил господин лейтенант Эггерт? — унизительно-вкрадчивым голосом спросил у Шарлотты Муркин.
— Восемь! — небрежно бросила она.
— Пятнадцать осталось, господин обер-лейтенант! — уже бодрее доложил Муркин. — Может, и их, господин обер-лейтенант?.. Русского человека всегда в страхе держали…
— Я пойду опять с Карлом! — воскликнула довольная Шарлотта.
— Нет, милая, ты будешь дома, — возразил Хельман.
— Почему? — удивленно спросила Шарлотта, вскинув дужки бровей.
— Ты же говорила, что тебе там страшно.
— Ну и что ж! Страшно, зато интересно!
— Сопровождать лейтенанта Эггерта есть кому — у него автоматчики… — уже решительнее начал Хельман.
Но она не дала ему договорить:
— О, Ганс! Или это твоя глупая ревность, или ты в тылу стал совсем сентиментален!
Эти слова возмутили Ганса Хельмана. Он посмотрел на Шарлотту злыми глазами и махнул рукой. Она застегнула крючки своей шубки и в ту же секунду исчезла. Зато всю свою злость комендант излил на Муркина.
— Список расстрелянных должен быть развешан к утру по всему городу! Вы предложили мне свой план. Он не блещет оригинальностью, как и все то, что вы предлагали мне до этого. Посмотрю, что это даст. Ходите и выискивайте! Всех выявленных вами подозрительных элементов карать беспощадно! Если подпольная организация и после этого будет существовать, я прикажу повесить вас: на пустую городскую голову каждый захочет полюбоваться! Идите!
Когда Муркин вышел, Хельман заговорил более спокойно, но все тем же недовольным тоном:
— Глуп, а заменить некем. Пустота кругом!
— Это верно, — согласился с ним Калачников.
— Вы видели, как все это случилось?
— Что именно?
— Побег военнопленных?
— Нет. Крепко спал, господин комендант.
— Если бы не мой солдат, профессор, вы уже не могли бы прийти ко мне.
— Почему, господин комендант?
— Партизаны положили перед вашей дверью противопехотную мину.
— Мину? Все-таки это была мина! Меня солдат предупредил, но я не мог поверить в такую жестокость! — Он сокрушенно покачал головой. — Боже мой, что же это такое?
— Большевики никогда не простят вам, профессор, что вы пошли к нам на службу, — разъяснил Хельман. — К тому же, вероятно, они опасались: если вы заметите побег, сообщите в комендатуру.
— О, конечно!
— Стоило вам переступить порог — и вы уже на том свете: мина сильного действия. Вот их расчет.
— Спасибо Отто.
— Один военнопленный вернулся. Он обманул партизан и теперь в Шелонске. Может, поселить его у вас?
— О нет, если можно, нет, господин комендант! — горячо возразил Калачников, хотя в душе думал иначе: он сейчас расцеловал бы этого пленного! — Нет, господин комендант! Это может быть и провокацией. Может, его специально оставили. На тот случай, если я не подорвусь на мине. Я для них отцом не был, требовал, часто ругал. Вот и хотят отомстить!
— Не думаю, профессор. Ради вас они не стали бы рисковать человеком. Вы и сейчас стоите вне политики.
— А вот мину все же подложили, господин комендант, — не хотел казаться сговорчивым Петр Петрович.
— Мину они подложили, чтобы не выпустить вас из дому. Это наиболее правильный вариант. У меня есть уверенность, что пленный не лжет. Он с такими криками бежал к Шелонску, что мы поставили людей в ружье. Полицаи вместе с ним организовали погоню, но беглецы успели ускользнуть в лес, а партизаны открыли по преследующим автоматный огонь. Хорошо. Мы тщательно проверим, что это за человек. Сейчас он сидит под арестом.
«Не перестарался ли я? — испугался Калачников. — Не навредил ли Сашку?» Стараясь быть и равнодушным и спокойным, он сказал:
— Решайте как вам будет угодно, господин комендант. Места у меня хватит, свободная комната есть.
— Потом. — Хельман посмотрел на Калачникова. — Работы с парниками прекратить. Мы засадим вокруг Шелонска побольше овощей и картошки. Как почва, подойдет?
Обманывать было рискованно: под Шелонском хорошо росли и картошка, и овощи. Калачников пожал плечами, развел руками:
— Как вам сказать? Землю хвалить особенно не приходится. Шелонск не Волошки. От погоды, от удобрений многое зависит.
— Погоду обещают хорошую, удобрения завезут.
— Что ж, постараемся собрать хороший урожай.
— Составьте свои соображения: пятьдесят гектаров под картошку, столько же под капусту, свеклу, морковь и прочее.
— Слушаюсь. Когда прикажете?
— В самое ближайшее время. Дня через три.
— А цветы, господин комендант?
— Что цветы? — не понял Хельман.
— Цветы будем выращивать?
— Вы помешаны на цветах, профессор! А мне нужна картошка!
— Я не для себя, господин комендант, госпожа Кох, помните, требовала.
— Посадите в одной из теплиц.
— Одна теплица, самая малая, готова, успели сделать.
— Там и посадите цветы. Через три дня — с докладом по картошке и овощам.
— Слушаюсь.
…Что нужно сделать, чтобы не дать врагу ни одного килограмма овощей и картошки? Овощи можно загубить на корню. А картошка? Ее брось в любом месте — вырастет!
Но картошка, овощи — это дело будущего. А вот что будет с Сашком? Как для него закончится проверка? Не слишком ли убедительно он, Калачников, выражал свои опасения, выступая против поселения Сашка в его дом? Иначе нельзя! Разве можно было сразу высказать свою готовность? Сашок, Сашок, хоть бы благополучно обошлось, хоть бы тебе поверили! Должны… Все, кажется, продумано серьезно…
А что будет в Шелонске через несколько дней, когда городской голова закончит обход домов и представит коменданту список подозрительных лиц. Муркин многих знал в лицо и многих мог выдать, чтобы
