следил, чтобы солдаты не подходили к ней.
Наконец крики в поселке утихли. Писарро подошел к Орельяне.
— Вся банда словно сквозь землю провалилась!
Орельяна, не скрывая насмешки, заметил:
— Если бы ваша милость послушались меня, мы уже знали бы, где искать Эльдорадо…
Писарро бросил на него злобный взгляд. Но, очевидно, поняв, что разумнее было не нападать на индейцев, промолчал.
— Кстати, у нас есть пленница, — продолжал Орельяна.
— Ну? — Девка?
— Дочь вождя. Может быть, она расскажет нам все, что нужно, вот она рядом с лейтенантом. Это он захватил ее.
Писарро быстро подошел к Рамиресу и посмотрел индианке в лицо.
— Она что-нибудь сказала?
— Ни слова, ваша милость.
— Позвать переводчика! Человека с плетью сюда! — крикнул Писарро стоявшим поблизости солдатам.
Рамирес не двинулся с места.
— Ваша милость! Я не потерплю, чтобы ее били!
Писарро удивленно поднял брови. Потом расхохотался и воскликнул:
— Карамба! А если я велю повесить ее за волосы?
Пламя костра ярко освещало лицо Рамиреса. Рядом с приземистым, коренастым генералом он выглядел великаном.
Орельяна подошел к Писарро и положил ему руку на плечо.
— Девчонка все равно ничего не скажет или наврет с три короба. По-моему, надо оставить ее под присмотром лейтенанта, пока она не заговорит сама. Да и у нас будет заложник, если дело дойдет до боя.
— Хорошо, — согласился наконец Писарро. — Но если она сбежит, лейтенант, вы поплатитесь головой!
Ночь испанцы провели на окутанной клубами дыма и освещенной пламенем пожара площади поселка, сняв шлемы, расстегнув кожаные камзолы и поглядывая время от времени на кроваво-красное небо. Забрезживший рассвет застал их среди груд золы и пепла, развеваемых ветром; то здесь, то там у края пожарища лежали скрюченные тела убитых.
Проклиная все на свете, воины надели нагрудники, подобрали свое оружие, щиты и стали подгонять измученных индейцев, с неохотой взваливавших на себя поклажу. Наконец отряд длинной цепочкой снова потянулся сквозь девственный лес. Впереди шла группа индейцев, прорубавших проход в зарослях. Вдруг один из них уронил топор, схватился за горло и рухнул на землю. Его подняли и увидели длинную оперенную стрелу, глубоко вонзившуюся ему в шею.
Лес словно ожил, вокруг испанцев гулко затрубили рога, завыли боевые раковины. С хвоста колонны индеец принес известие, что капитан Мурильо, старый соратник Писарро, ранен стрелой в глаз. Загремели выстрелы из аркебуз. Рога и раковины ненадолго замолкли, но потом заревели снова, в кустарнике послышался шорох, и из чащи опять посыпались стрелы.
Испанцы стали поспешно уходить. Рамирес шел вплотную за Туахалой, стараясь прикрыть ее своим щитом. Вечером на привале не досчитались более тридцати индейцев с грузом; капитан Мурильо скончался, у многих солдат, тела которых были защищены доспехами, на лице и руках зияли глубокие раны от стрел.
В течение нескольких последующих недель испанцы почти ежедневно подвергались нападениям. Зажатые на узкой тропе, прорубленной в чаще передовым отрядом индейцев-носильщиков, они были беззащитны против вражеских стрел. Солдат охватил страх и озлобление. Голод, вновь наложивший печать на их лица, не так изнурял людей, как эта вечная угроза смерти. Сам Писарро был на грани отчаяния, и только огромный авторитет, которым Орельяна пользовался среди солдат благодаря своему хладнокровию, спасал отряд от полного разложения.
Рамирес тщетно пытался ободрить Туахалу. Вечерами она сидела подле него на корточках, безразличная ко всему, глухая к его словам, которые переводил Педро, безучастная к непристойным жестам солдат и потоку непонятных для нее грубых острот. Только шпага Рамиреса охраняла девушку. По ночам, силой преодолевая ее сопротивление, он доходил до бешенства, но потом его внезапно охватывало отвращение и он брезгливо отодвигался от нее, как от трупа. Переполнявшие его стыд и слепое раздражение изливались на головы солдат, взглядов которых Туахала, казалось, вообще не замечала. Удивленные и напуганные воины стали держаться от него подальше.
Когда отряд вышел на берег Агуарико и раскинул там лагерь, в живых осталась жалкая кучка индейцев-носильщиков. Удушливо-знойный лес поглотил почти всех стройных бронзовых молодцов, выросших в чистом, не знающем лихорадки воздухе плоскогорья; каждый четвертый солдат был ранен стрелами.
Но непоколебимая уверенность Орельяны вселяла в сердца людей надежду. Вновь вспыхнувшая мысль о возможности обогащения заставляла больных забывать о своих страданиях, а недоверчивых умолкать.
Живя поневоле в одной палатке с Рамиресом, Туахала по-прежнему не отвечала ни на один вопрос. Проходивший однажды мимо палатки предводитель омагуа заметил девушку и остановился как вкопанный. Туахала была одета в белый плащ из шерсти ламы, добытый Рамиресом той страшной ночью в разграбленной деревне. Индеец словно завороженный уставился на красный узор плаща. После долгих расспросов выяснилось, что омагуа враждуют с племенем Туахалы.
С тех пор Рамирес следил, чтобы омагуа не подходили больше к его палатке, и днем завешивал вход одеялом. Часто он сидел с Туахалой наедине. Она не закрывала глаза, не отворачивалась от него и не пыталась сопротивляться, когда он привлекал ее к себе. Но даже прижавшись лбом к ее лбу, он не встречал ее ответного взгляда.
Время от времени больной генерал осведомлялся, удалось ли Рамиресу выведать у пленницы путь в страну золота. Вопросы начали повторяться все чаще. Рамиресу уже приходилось сдерживать глухое раздражение, поднимавшееся в нем, как только посланец Писарро входил в палатку.
Каждое утро, просыпаясь от криков попугаев, он видел Туахалу, сидящую на корточках с закрытым лицом у задней стенки палатки. Однажды он нашел у нее маленький нож, похожий на кинжалы, какие носили некоторые испанцы. Вырвав нож у нее из рук, он даже не подумал, что девушка могла заколоть его во сне.
— Педро! Откуда у нее нож?
Индеец скорчил испуганную гримасу. Рамирес схватил его за плечо.
— Не знаю, ваша милость, — пробормотал Педро.
Рамирес встряхнул его, потом вдруг отпустил и тихо сказал:
— Смотри, если она что-нибудь сделает с собой — сегодня или через месяц, все равно! Слышишь?
Глаза Педро расширились, он кивнул.
— Я тебя убью, понял?
— Да, ваша милость!
На следующее утро Туахала не дотронулась до фруктов, которые пододвинул к ней Рамирес. Это озадачило его. Протянул ей кусок мяса. Девушка не взяла его. Не обратила она внимания и на кокосовый орех, который Педро подал ей, расколов камнем. Он принес чашку с водой и поставил перед Туахалой. Она не стала пить.
— Что с ней, спроси! — не выдержал Рамирес.
Туахала не отвечала.
Он положил мясо ей на колени. Через некоторое время взглянул на нее. Мясо лежало нетронутым.
