руку и гладит меня по щеке, точно мать, утешающая испуганного младенца. — Ты прибыла к нам, похожая на комок сырой глины, а мы сделали тебя орудием смерти. Ныне же Дюваль станет луком, а ты — стрелой на его тетиве, готовой пронзить наших общих врагов. Ступай же и не посрами нас колебаниями и сомнениями! Мы хотим гордиться тобой!
Я и вправду исполняюсь раскаяния при этих словах. Кто я такая? Всего лишь орудие монастыря, используемое в час нужды. Вправе ли я сомневаться в тех, кто некогда поднял меня со дна вонючего погреба?
Да, я стала служанкой Бога Смерти. Мой путь пролегает в Его темной сени, я живу ради того, чтобы исполнять Его волю. Как могла я поддаться минутному раздражению и забыть о своем долге? Больше такое не повторится!
Вместо того чтобы идти прямо во двор, я еще забегаю к Аннит — попрощаться. Сибелла небось не выкроила для этого времени, но я не заставлю Аннит страдать.
Я нахожу ее в рабочей комнате птичника — она подменяет престарелую сестру Клаудию. Девушка даже вздрагивает при моем появлении, ее глаза округляются при виде моей дорожной одежды и сумки в руках. Она плотно сжимает губы и отводит глаза.
Она заново опечатывает воском небольшой пергаментный лист. Я чувствую себя жутко виноватой: меня опять посылают с заданием, а ее оставляют дома. Я пытаюсь отделаться шуткой и поддразниваю ее:
— Смотри, застукает тебя сестрица Клаудия…
Аннит продолжает с преувеличенным тщанием прятать следы своего недолжного любопытства:
— Спорю на что угодно, что именно на это они меня и натаскивают…
— Тоже верно.
Молчание затягивается. Когда она наконец восстанавливает печать и подает голос, то говорит так, словно на языке у нее коросты:
— Ты опять уезжаешь на служение…
Что я могу ответить ей, кроме как сказать правду?
— Меня отправляют пожить в доме у виконта Дюваля.
Она вскидывает голову, жгучее разочарование сменяется не менее жгучим интересом.
— Дюваль? Это, часом, не тот, что вломился к матушке поутру?..
Я киваю. Я пока еще не слышу голосов со двора, и это дает мне время кратенько пересказать Аннит и события прошлого вечера, и все происшедшее в кабинете аббатисы. Когда я завершаю рассказ, она с отвращением швыряет на стол искусно запечатанное письмо.
— На твоем месте следовало быть мне, — с тихим бешенством произносит она.
Я соглашаюсь:
— Я знаю. Я просто думаю, что матушка для тебя нечто совершенно особенное приберегает.
— Нет. Это все оттого, что я оплошала на уроке с покойником.
В свое время мы оттачивали усвоенные навыки убийства на мертвых телах, и тогда Аннит в самом деле не справилась. У нас с Сибеллой было за плечами довольно жестокое прошлое, в котором мы черпали силы, а у Аннит такого прошлого не было.
— Не оплошала, а легонько споткнулась, — говорю я. — И потом, в конце концов ты все же сделала это. Сестра Арнетта говорила, что ты прошла испытание. Значит, дело в другом! Может, просто в том, что ты немножко помладше?
Она мотает головой:
— Я всего на год моложе тебя или Сибеллы. А ту как раз в моем возрасте впервые допустили к служению! — Девушка сердито смотрит на меня, отвергая все слова утешения, которые я готова произнести. — Им хоть известно, сколько раз ты сбегала с уроков?
— Но я должна была помогать сестре Серафине в мастерской ядов.
Она шмыгает носом:
— Я танцую и кокетничаю гораздо лучше тебя. А когда мы сходимся в единоборстве, я бью тебя семь раз из десяти!
Эти слова пробуждают все мои тайные страхи. Нынешнее служение — отнюдь не тот случай, когда наносишь быстрый удар и исчезаешь никем не замеченная. Мне предстоит достаточно долго вводить в заблуждение уйму людей, привыкших разоблачать любое притворство.
— Уверена, матушка знает об этом, — говорю я, надеясь, что так оно в самом деле и обстоит.
У Аннит маска оскорбленного превосходства рассыпается в прах.
— Если дело не в покойнике, тогда вообще все бессмысленно, — шепчет девушка, и я ощущаю ее отчаяние, точно свое собственное горе.
— А ты не пробовала переговорить с аббатисой?
Сама я на такой поступок никогда бы не отважилась, но Аннит куда ближе к пресвятой матушке, чем я.
Она фыркает:
— Чтобы она очередной раз усомнилась в моей вере и преданности Мортейну? Вот уж спасибо.
Тем временем со двора доносится мужской голос. Это напоминает мне, в чем состоят мои сегодняшние обязанности.
— Мне пора, — говорю я. — Негоже нам расставаться, сердясь друг на дружку!
Она делает шаг и крепко обнимает меня:
— Что ты, на тебя-то я ни в коем случае не сержусь.
Я глажу ее по спине, гадая, когда еще нам доведется снова увидеться.
— А вдруг ты скоро окажешься рядом со мной при дворе?
Она заверяет:
— Буду день и ночь об этом молиться.
Мне на глаза попадается листок, который Аннит запечатывала.
— От Сибеллы по-прежнему нет известий?
— Никаких. — И ее лицо вдруг озаряется: — Быть может, ты что-нибудь услышишь о ней при дворе!
Я обещаю:
— Если доведется — сразу дам знать!
Мы вновь обнимаемся, и я мчусь вниз.
Держа в руках узелок с немногочисленными пожитками, я тороплюсь к берегу, где меня ждет Дюваль. Его коричневый плащ вьется на свежем ветру и хлещет по сапогам. Наше совместное предприятие нравится ему ничуть не больше, чем мне. Ну что же — сам виноват!
Когда влезаю в лодку, он поддерживает меня под локоток. Тут священная решимость, которая должна была послужить мне броней, испаряется в мгновение ока. Я отстраняюсь так резко, что мы оба едва не валимся в воду.
— Не глупи! — рычит он.
Но я уже в лодке. Счастливо избавившись от его ненавистного прикосновения, чувствую себя победителем в этой маленькой схватке.
Усаживаюсь на одну из банок и смотрю на солнечные блики, играющие в синих волнах. Интересно, он плавать умеет? Что с ним будет, если я наберусь отваги это проверить?
— Все это, милочка, совершается не по моей воле, — говорит он. — Так что можешь оставить дурной нрав для своей настоятельницы!
— Уж прямо так и не по вашей, — парирую я. — Не приди вам в голову осуждать деяния монастыря, я бы тут сейчас не сидела!
Это далеко не вся правда, ведь как раз перед тем, как Дюваль ворвался в кабинет, матушка замышляла устроить нам с ним новую встречу. Вот только знать об этом ему вовсе не обязательно.
Некоторое время он молчит, и я слышу лишь говор волн да плеск весел. Он гребет, и я волей-неволей разглядываю его — мужчину, в руках которого временно пребывает моя судьба. У него глаза цвета
