Я не свожу глаз с его лица:
— Надо бы еще Дювалю окружать себя никчемными плаксами.
— Вот что, сударыня, — говорит он. — Мы с невестой самую малость поссорились, только и всего. Надо ли уж так налетать?
— Я вам не невеста! — холодно бросает юная герцогиня.
Она еще бледна, однако говорит ровным голосом, и я могу ею только гордиться.
— Я не помню, каким образом моя подпись оказалась на вашем соглашении, и уже написала папе римскому и в церковный совет, прося его аннулировать!
Д'Альбрэ вновь поворачивается к ней, в его глазах появляется пугающий блеск:
— Берегись же, маленькая герцогиня, потому что я тебе не позволю бесконечно меня отвергать!
Она тихо и яростно отвечает:
— Я все равно никогда не выйду за вас!
Я подхожу на шаг ближе:
— Вы слышали, что сказала ее светлость. Вы получили ответ. А теперь уходите!
Он бросает на Анну последний взгляд, полный злобы, и вновь поворачивается ко мне:
— Ты совершаешь большую ошибку.
— В самом деле? — Я делаю еще шаг, отчаянно высматривая метку Мортейна.
Разве прямое нападение на правительницу нашей страны не есть предательство и измена? Но ни на лбу, ни на шее выше меховой опушки воротника ничего не видать. Наверное, смертельный удар должен прийтись не сюда. Может быть, Мортейн хочет, чтобы я выпустила д'Альбрэ кишки, точно пойманной рыбине?
Еще не додумав эту мысль до конца, я делаю выпад, и режущий удар рассекает его алый камзол, открывая жирное брюхо. Бледная плоть заросла грубым черным волосом… но метки не видно!
Кончик моего клинка оставил на его коже тонкую царапину, и она уже наливается кровью.
Мерзавец смотрит вниз и, кажется, не верит собственным глазам, злоба в его взгляде граничит с безумием. Он тянется к мечу, но мой кинжал преследует его руку.
— Не стоит, граф, — говорю я.
Его глаза становятся двумя щелками. Как хорошо, что взглядом нельзя заживо содрать кожу!
— Ты дорого за это заплатишь, — произносит он на удивление спокойно, и это спокойствие пугает хуже любой ярости.
В это время сзади раздаются шаги, и он поднимает глаза. Опасаясь ловушки, я не отрываю глаз от его лица, но спина так и зудит: кто там?
— Мадам Динан! — с облегчением в голосе окликает Анна.
Однако ее наставница, не обращая внимания на свою подопечную, спешит к д'Альбрэ.
— Что ты наделала, глупая девка? — шипит она на меня.
— Оградила герцогиню от неподобающих поползновений, — говорю я. — А вот вы, мадам, что наделали?
Наши взгляды скрещиваются, и она понимает, что я как на ладони вижу гнусное предательство, которое она совершила. Брошенное мною обвинение подмечает и герцогиня. Она отступает прочь от мадам, на лице у нее ужас и недоверие.
Я и рада бы отправить на тот свет обоих изменников, но нельзя.
— Убирайтесь, — говорю я, указывая кинжалами. — Оба!
Я даже не пытаюсь скрыть презрения.
— Но, герцогиня… — начинает было мадам Динан и смолкает, не договорив.
Вот и кончилась вся ее власть. Она повинна в измене, поймана на горячем и знает, что я не премину использовать это против нее.
— Я сама послужу герцогине и буду сопровождать ее, — говорю я. — Вы, мадам, эту привилегию потеряли.
Ее ноздри раздуваются. Она вздергивает подбородок и сверху вниз глядит на свою подопечную:
— Если бы вы прислушивались к своим советникам, ваша светлость, а не вели себя подобно избалованному дитяти, всего этого удалось бы избежать.
— А если бы вы уважили святое доверие, которым облек вас покойный герцог, — говорю я, — всего этого и не случилось бы! — И я делаю жест ножами, свидетельствующий, что мое долготерпение подходит к концу, да, собственно, так оно и есть. — Вон отсюда!
Д'Альбрэ стягивает рассеченный камзол, прикрывая выпирающее брюхо.
— Ты сейчас совершила величайшую ошибку в своей короткой жизни, — говорит он и косится на Анну. — И ты тоже!
Поворачивается и, гневно топая, уходит по коридору. Мадам Динан бросает последний укоризненный взгляд на герцогиню и торопится следом за ним.
Когда они скрываются из виду, я оборачиваюсь к Анне. Та медленно съезжает по стене и садится прямо на пол. Одинокая слеза скатывается по щеке, герцогиня сердито смахивает ее, и я замечаю, что рука дрожит. Куда подевалась отважная и гордая правительница? Передо мной до смерти напуганная девочка, пытающаяся призвать гнев и хотя бы так отгородиться от подлой силы, с которой довелось столкнуться. Уже не думая о титулах и чинах, я опускаюсь рядом на колени и обнимаю ее за плечи, притягивая к себе. Какими словами поддержать и утешить ее?.. Говорить я не мастерица, поэтому произношу только одно:
— Вы так храбро держались, что он хорошенько подумает, прежде чем снова предпринять нечто подобное. С вами или с кем-то еще.
У Анны вырывается рыдающий вздох:
— Мадам Динан сказала, что ей нужно поймать пажа и отправить письмо. Я удивилась, но в последнее время она была довольно рассеянна, да и мы с ней не особенно ладили. Могла ли я думать, могла ли я подозревать, что она… что она так…
У нее перехватывает горло.
— Идемте, — говорю я. — Идемте скорее в ваши покои. Подняться сможете?
А сама уже прикидываю, как быть, если у нее не хватит сил встать. Нести ее я не смогу, оставить здесь и побежать за помощью — тоже.
— Смогу, — с железной решимостью отвечает она.
Я встаю первая и подаю ей руку, потом медленно веду в ее покои. Нам попадаются какие-то придворные, и всякий раз Анна прикладывает усилия, чтобы выпрямиться и горделиво нести голову; она держится с таким царственным достоинством, что любопытные взгляды почти не касаются нас.
Добравшись наконец до солярия, я с облегчением убеждаюсь, что мадам Динан туда не вернулась. Фрейлины, сидящие в комнате, почтительно встают.
— Оставьте нас, — отсылает их Анна.
Ни я, ни приближенные дамы еще не слышали, чтобы она так резко распоряжалась. Они удивленно и даже испуганно переглядываются, но ослушаться не дерзают.
— Постойте, — окликает она, и те замирают, точно собачки, натянувшие поводки. — Приготовьте мне горячую ванну!
Фрейлины вновь переглядываются, и у одной хватает смелости спросить:
— Не стоило ли бы нам остаться и помочь вашей светлости?
Анна вопросительно оглядывается на меня. Я чуть заметно качаю головой, и она отвечает:
— Нет, мне будет прислуживать госпожа Рьенн. Ступайте.
И они спешат за дверь, точно стайка голубок, которых спугнули с насеста. Мы остаемся наедине, дверь прочно закрыта, и герцогиня принимается беспощадно сдирать с себя нарядное платье. Сперва я пугаюсь, уж не приключилось ли с ней запоздалой истерики, но потом слышу, как она шепчет:
— Не хочу больше чувствовать на себе его липкие пальцы!..
Ее голос прерывается, и я спешу ей на помощь.
Она рвет воротник, тянет рукава, даже не дожидаясь, пока я расшнурую корсаж. Трещит ткань, на пол сыпется мелкий жемчуг.
