Жиль не смог удержаться от этого присловия. Он знал всю историю поместья до мельчайших подробностей. Его отец был актером и акробатом и, считая эту историю увлекательной, рассказывал ее не только в графстве Суррей, но и во всех местах, где бродяжил. И Жиль перенял ее от него слово в слово, а потом приукрасил еще и сам. Неудивительно, что он чаще выбирал вариант, припасенный для сельских жителей, всегда с разинутыми ртами слушавшие эту историю, особенно в зимние вечера, за кружкой эля и под запах вареных раков.
Четыре лары глаз впились в него.
— Он умер молодым? — спросила леди Вес-тон.
— Несчастный случай на охоте, госпожа. Очень нелепый.
— И дом унаследовал его сын?
Сердце Жиля заныло от безысходности.
— Раньше тут повсюду творились мрачные дела. Младенец умер через несколько дней после смерти отца. Трагедия.
Собравшиеся совсем приутихли. Самое глубокое впечатление история произвела на Анну. Она все представила себе так явственно, будто и сама находилась там, где были те ужасные похороны. Стояла суровая середина зимы, лопаты могильщиков выбивали искры, пытаясь рассечь ледяную землю, звонил одинокий колокол, убитая горем черная фигура сквозь лютую стужу следовала за двумя гробами — одним по размеру для взрослого мужчины, вторым — совсем крошечным.
— Но поместье осталось у семьи Бассетов?
— Да, госпожа. Его унаследовали братья Гилберта.
— Братья?
«Ну вот, снова он вмешался!»
— Но невозможно, чтобы наследство перешло больше, чем к одному брату, — выговорил сэр Ричард, вновь суя свой вездесущий нос, куда не просят. Актер внезапно утратил терпение; ладно, даже если ему не заплатят, пусть так.
— Я знаю это, сэр. Я имел в виду, что у семейства Бассетов это поместье стремительно переходило из рук в руки. Второй брат Гилберта пал в сражении, третий брат — Фальк, епископ лондонский — умер вскоре после получения поместья в наследство, а последний брат, Филипп, был осужден на пожизненное заключение в тюрьму и умер там.
— Кажется, они все были очень несчастливы, — произнесла леди Вестон. — Они были прокляты?
— Я не знаю, госпожа.
— Тогда почему же поместье оказалось покинутым?
— Прошу прощения у вашей светлости, но не думаю, что последняя часть истории годится для ушей юных леди.
Ричард и Анна Вестон в напряжении ждали. Когда девочек отправили гулять со служанкой, надежды на хорошее вознаграждение замаячили снова.
— Ну?
— Госпожа, у Филиппа Бассета остался в живых только один ребенок — дочь по имени Олива.
— Ты сказал, осталась в живых. Что, остальные его дети умерли?
— Да. Говоря вашими словами, госпожа, они были очень несчастливыми. Но так уж случилось… Во всяком случае, Олива Бассет вышла замуж за Хью Деспенсера, и у нее родился сын, которого она тоже назвала Хью. Именно он стал возлюбленным Эдуарда II. Хью Деспенсер-сын унаследовал господский дом, и король приезжал к нему сюда.
Жиль завоевал своих слушателей, и ему больше нечего было бояться. Из истории любви двух мужчин невозможно было создать правдивую историю, и цыган дал волю фантазии. Звонкий мужской смех, легкая возня в королевской спальне, пьянящие лесные ароматы, когда двое мужчин гонялись друг за другом в саттонском лесу, возможно, припадая на землю у древнего родника, чтобы напиться, изнемогая от игры страстей. Затем безжалостная Изабелла — француженка, жена Эдуарда, — чувствуя отвращение к своему мужу, склонному к половым извращением, взяла себе в любовники самого сильного мужчину в Англии — Роджера Мортимера, графа Марчского. Они сговорились раз и навсегда избавиться от гомосексуалиста, стоявшего у них на пути. Ужасный конец. Хью Деспенсера, владельца поместья Саттон, повесили на подтяжках, его отца — рядом с ним. Их тела вместе судорожно задергались в смертельном танце. А затем поймали и короля, свалили, как загнанного зверя на землю и всадили раскаленную добела кочергу в прямую кишку, сжигая кишки дотла. И он дико орал, пока не умер.
Анна Вестон вздрогнула. Как отвратительно. Ни один человек не заслуживает подобной смерти, что бы он ни совершил.
— И это был конец господского дома, госпожа. После этого он был заброшен и пришел в ветхое состояние.
— А кто стал владельцем поместья?
Жиль встал. И так он рассказал достаточно. Больше он уже ничего не мог рассказывать, не выдав тайну.
— Я больше ничего не знаю, милорд, — слукавил акробат. — С разрушением дома кончаются и мои познания. История окончена.
Он поклонился.
— Вы довольны мною, сэр? А ваша добрая жена?
Сэр Ричард кивнул.
— Да, рассказ был хорош.
Он бросил ему мешочек с деньгами.
— Почему у Бассетов такая ужасная судьба? — спросила леди Вестон.
Жиль пожал плечами. — Мне пора продолжать путь, миледи. Сегодня вечером у меня акробатическое представление в Уокинге. Только для сельских жителей, но, может, мне удастся заработать пару фартингов.
Он поцеловал руку сэра Ричарда.
— Благодарю вас за вознаграждение, сэр.
И он исчез в лесу так же внезапно, как и появился. Скрывшись из виду, он принялся петь на странном языке. Это было цыганское заклинание к «невидимым людям» охранять от дьявольского сглаза. Ему весьма понравились леди Вес-тон и мальчик, а что касается Кэтрин, этой восхитительной маленькой женщины- ребенка… Жиля вовсе не волновала судьба сэра Ричарда. Этот человек пусть сам заботится о своей судьбе.
В ту ночь Анна Вестон сказала мужу:
— Ричард, я не хочу, чтобы наш дом был построен на месте старого. Я чувствую — если хочешь, можешь смеяться над моими глупыми куриными мозгами, — что Бассеты познали здесь слишком много несчастий; слишком много смертей и странных событий случилось здесь. Я уверена, что дело не просто в чувствах. Можем мы построить дом в парке?
Ричард сидел молча, задумавшись. Он вспомнил лицо Фрэнсиса у родника, смертельно бледное и напрягшееся. Он подумал, что, возможно, Анна права. Ему и самому это место казалось зловещим.
— Я думаю, нам следует строить на новом месте, — сказал он. — Давай поставим дом на прекрасном лугу, который будет приводить в восторг следующие поколения.
Анна вздохнула с облегчением.
— И как мы его назовем, муженек?
— Я думаю, нам следует назвать его — Поместье Саттон.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Король Генрих танцевал. Одетый в ослепительно-белый костюм, расшитый драгоценными камнями, с крепкими ногами и элегантными подвязками, он знал, что является центром внимания. В ту ночь он чувствовал себя вновь восемнадцатилетним юношей, не отягощенным заботами монарха. Он даже не
