аналогичный обмену репликами между Кирибеевичем и Калашниковым, да и всему их поведению перед боем:
Так же ликует и Кирибеевич, когда на „просторе похаживает“ и „над плохими бойцами подсмеивает“. А вот русский лагерь иной:
Лермонтов ловит в поведении русского человека в героический момент его жизни духовную опору на православно-христианскую святыню. Д. С. Лихачев отмечает в древнерусских воинских повестях XIII-XVII веков общую закономерность. Вторгшийся в Россию враг, захватчик, «в силу одного только этого своего деяния, будет горд, самоуверен, надменен, будет произносить громкие и пустые фразы… Напротив, защитник отечества всегда будет скромен, будет молиться перед выступлением в поход, ибо ждет помощи свыше и уверен в своей правоте». Так и у Лермонтова в «Поле Бородина» солдаты перед смертным боем «штыки вострили да шептали молитву родины своей».
Л. Н. Толстой считал «Бородино» Лермонтова «зерном» своего романа-эпопеи «Война и мир». Там тоже будет молебен перед Бородинским сражением, и «серьезное выражение лиц в толпе солдат, однообразно жадно смотревших» на чудотворную икону Смоленской Божией Матери. «Скрытая теплота патриотизма» и согласие своего душевного настроя с высшей правдой и волей Божией, отказ солдат от «водки» в «такой день» и многозначительное, суровое их молчание – все это гармонирует у Толстого с атмосферой «Бородина» и восходит к духовной сущности «народной войны», открытой в новой русской литературе Лермонтовым.
В этот период даже в сугубо лирических стихах Лермонтов преодолевает конфликт между «небом» и «землей». Примирение с Богом в духе народного миросозерцания открывает Лермонтову благодатную гармонию в окружающем мире. В стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива…» остро переживается радость и счастье земного бытия. Смиряется душевная тревога, «расходятся морщины на челе» поэта, природа открывает ему тайны своей умиротворенной, врачующей красоты. Примирение с небом ведет Лермонтова к созданию «Молитвы» (1837), в которой поэт с доверием и народной любовью обращается к Матери Божией – «теплой заступнице мира холодного» – с просьбой о спасении не своей «пустынной», страннической души, а души «чужой» – «невинной девы»:
В молитве за другого человека душа поэта умиротворяется и просветляется, находит желанное утешение. Укрепляется вера в благодатное участие небесных заступников в судьбах смертных людей на земле.
В том же 1837 году Лермонтов пишет стихотворение «Ветка Палестины», в котором отсутствует тревожное, болезненное сомнение. Неизбывная «рефлексия», иссушающий живые источники сердца самоанализ, тоска одиночества – все эти чувства гаснут в благодатном дыхании святости:
«Смерть Поэта» и первая ссылка Лермонтова на Кавказ.
Литературную известность Лермонтову принесло стихотворение «Смерть Поэта», после которого повторилось то, что было и с Пушкиным, но только в еще более ускоренном ритме. Мотив Божьего суда звучит в эпилоге стихотворения «Смерть Поэта», приписанном к тексту после ссоры Лермонтова с Н. А. Столыпиным, который защищал Дантеса, выражая мнение придворных кругов. Возмущенный Лермонтов на одном дыхании написал 16 строк, исполненных праведного гнева. В стихах получил предельную конкретизацию и сам предмет этого гнева:
В сущности, это круг придворной знати, пробившейся в верхи лестью, хитростью и обманом, той самой знати, которая так раздражала Пушкина и которой он послал вызов в «Моей родословной». «Род», обиженный «игрою счастия», – это род Пушкина и многих других столбовых дворян; хранителей отечественных святынь, вытесненных в послепетровский период ловкими пройдохами, неправдами нажившими богатство и «молчалинством» достигшими «известных степеней»:
И тут, в порыве праведного гнева, заимствуя «Божественный глагол» у самого Творца, Лермонтов