И Рэмбо принялся сбивчиво, оговариваясь и поправляя себя, читать на языке змееглазых: «Я, последний, пишу к вам. Здесь лежит Мать. Здесь лежат лучшие. Если ты пришел, Рой возрожден. Если ты пришел, мы близко к новому дому… вот тут непонятные символы – чье-то имя. Вот этот кто-то поможет. Живи долго, славь Мать. Оберегай ее. Знай историю Роя. Храни мир в Рое, пусть, э-э… воин? Пусть солдат остается солдатом, рабочий – рабочим, а Мать – да пребудет одна. Мы, твое, э-з… прошлое? Мы… да! – твои предки, не уберегли свой Рой, Великая Боль сгубила Мать и всех нас. Мы оживем в тебе. Иди, поклонись павшей Матери, почти нашу память. Рой несет счастье!»
– Не понял! – изумился Данила. – Этот купол – кладбище? Они все умерли?
– Похоже, что да. А последние достраивали это… Хоть бы пояснили, от чего умерли. Но тут больше ничего не написано, а летопись ты видел, она на дугах купола.
– Зайдем внутрь и посмотрим, – предложил Картограф. – Какая бы болезнь их ни убила – это было очень давно. И мы все равно здесь. И вряд ли они были людьми, если это некий «рой».
После чего все уставились на Данилу, и он пожал плечами:
– Все сходится. У них кастовое общество с четкой иерархией – вспомните роботов… Но подумайте: вдруг это криогенные камеры? Мы их разбудим, и они ка-ак ломанутся…
– Дохлые они, – настаивал на своем Рэмбо.
– Зайдем, – наконец согласился Данила. – Провалилась их экспансия, они даже до Земли не долетели.
– Вы уверены? – Картограф поскреб отросшую бороду и качнул головой. – Во-первых, Сектор и Ковчег связаны аналогом пространственного шлюза… То есть трубы-переходника – но не из металла или резины, а силового, на основе полей. Черный смерч – как наконечник на конце переходника. Здесь один его конец, а смерч и Глубь – другой. То есть проход на Землю уже пробит, хотя Ковчег пока где-то далеко от нее, в межзвездном пространстве.
– Не совсем все сходится, – сказал Астрахан. – Те, кто употреблял биотин, начали меняться, но они остались людьми, сохранили сознание людей, я видел таких. Они неопасны для человечества. Ковчег летит к Земле, но все интервенты мертвы… Кто же тогда создал Сектор? И где этот создатель?
Рэмбо слушал его и хмурился, скребя шрамы на лице. Картограф топтался рядом и пыхтел. Маугли взрослыми разговорами не интересовался, он зевал. Наконец волосатый наемник заговорил:
– Ответов нет, одни предположения. Вторжение начал Ковчег, он работает по программе. Кто знает, вдруг за тысячелетия одиночества он… гм, осознал себя? Понимаю, звучит бредово, но после всего этого я поверю даже в Зевса с молниями в кобуре.
Картограф полюбопытствовал:
– И что он собирается возрождать? А главное – как? Генматериал – это же просто клетки с ДНК. Они безмозглые. Ну, как объяснить… Ну вот есть биотин, он во мне и в мальчике – и что? Мы – это мы, мы даже выносливей людей! Выходит, Ковчег нас совершенствует, не желая того! Так в чем проблема, в чем опасность? Я не понимаю смысла такой экспансии, если мы продолжаем осознавать себя людьми!
Рэмбо покачал головой:
– В летописи говорилось про новую Мать. Про возрождение Роя. Сдается мне, возродиться он должен именно на Земле. Где-то тут хранятся личинки или что-то типа того. Где – не написано.
Картограф всплеснул руками:
– Как?! Никакая программа или биотиновые инъекции не воссоздадут внутри человечества их потерянную, умершую культуру, не перестроят нашу цивилизацию! Экспансия провалилась, поймите вы наконец!
В спор вступил Данила:
– Они должны были предвидеть такую ситуацию. Вдруг вместе с генматериалом пришельцев внедряется некая программа? Вдруг, когда поступит сигнал «убей», люди сойдут с ума и начнется бойня? Даже если пришельцы мертвы, жив мой отец. Он поперся сюда с вполне определенной целью – подчинить наполовину разумный Ковчег и возглавить вторжение. И его надо остановить!
Рэмбо выругался и сказал:
– Мне он с самого начала не нравился. Надо было его пристрелить. Где теперь его искать?
– Не знаю. Нужно больше информации, – решил Данила. – Найдем конец летописи или отыщем библиотеку. Есть же у этих… этой цивилизации библиотеки, в конце концов? Хоть какие-то аналоги… Я хочу знать больше, чем мой отец, потому что с аналитикой у меня хуже. Потому что информация в любом мире – самое ценное.
– Если это корабль, – поддержал его Картограф и, сморщившись, будто от сильной боли, потер висок, – нужно знать, что ломать и взрывать. Лучше, конечно, не взрывать – умирать-то среди звезд не хочется…
Между медными плитами Данила прошел к куполу. Никакого входа видно не было – пришлось двигаться по периметру. Астрахан дотронулся до купола кончиками пальцев – поверхность оказалась шероховатой, без выемок или стыков.
Вход нашелся с другой стороны: изящная арка, чуть утопленная в стекле и окантованная темным золотом. Под ней лежала знакомая уже металлическая «монета» с глазом на середине.
– Картограф, – позвал Данила, – попробуй, как в прошлый раз. Приложи руку. Боюсь, меня не пустит.
Картограф пожал плечами и проговорил:
– Маугли, попробуй ты? Ты ведь тоже в некотором смысле дитя Сектора.
Мальчишка вскинул брови и покосился на Данилу; тот ободряюще кивнул, и Маугли принялся шарить по пластине. Когда «монета» вспыхнула красноватым, ихтиандр отшатнулся. Были бы уши – прижал к голове.
– Приглашают зайти, – заметил Картограф. – Кто первый?
– Я, – Данила поднял автомат. – Вдруг не все умерли?..
Последний рывок через тренировочную площадку дался Шейху ценой неимоверных усилий. Так тяжело не было даже в Уганде… Твари Сектора, то ли специально завезенные в киллхаус, то ли выращенные здесь, словно с ума сошли. Они атаковали волнами, набрасывались с ветвей деревьев, выпрыгивали из-под кустов, сыпались с искусственного неба. Патроны в «стечкине» давно закончились, нож остался между спинных пластин шестилапа, так что отмахиваться приходилось сооруженным на скорую руку факелом…
Но все-таки они прорвались к огромной серой башне с винтовой лестницей. И отделались сравнительно малой кровью: у Шейха было порвано плечо, но несильно, Лукавому пару раз досталось по голове, а Марину твари вообще не тронули.
По лестнице поднимались из последних сил, но никто не жаловался. Шейх ловил себя на мысли, что нет более переменчивого понятия, чем «последние силы». Казалось, еще ступенька – и все, но силы, которым, вроде, проходил конец, снова и снова откуда-то брались. Даже Лукавый пыхтел молча, не жаловался.
Проход в башню открылся, едва ступили на козырек.
Внутренне сжавшись в ожидании неминуемого как-бы-похмелья со всеми его болезненными атрибутами, Шейх швырнул Лукавого в портал. Марина рыбкой нырнула следом, а потом шагнул и сам Мансуров.
Ожидаемого похмелья не было. Вообще ничего не было. Как монтажная склейка в кино. Мигнул, и реальность поменялась.
Шейх лежал на полу, упираясь раненым плечом во что-то твердое. Все вокруг заливал желтоватый рассеянный свет. Осторожно, все еще ожидая вспышки боли, Мансуров поднял голову и огляделся.
Медотсек. Даже на инопланетном корабле его ни с чем не спутаешь. Твердое нечто, в которое Шейх врезался, вывалившись из телепорта, было саркофагом размером чуть больше гроба. Саркофаг плавал в емкости с белесым раствором, внутрь убегали гофрированные шланги. Таких устройств в отсеке было с полдюжины. Все пространство между ними занимали прозрачные шкафы с бутылями, колбами и пробирками. С потолка свисало сложное устройство, похожее на гибрид прожектора с операционной машиной. Сейчас прожектор был выключен, но если напрячь воображение, можно было представить, как загораются мощные лампы, а острые металлические инструменты начинают сами резать, шить, штопать
