ЛЕГЕНДЫ КОСМОДЕСАНТА[1]
Сорок первое тысячелетие.
Уже более ста веков Император недвижим на Золотом Троне Терры. Он — Повелитель Человечества и властелин мириад планет, завоеванных могуществом Его неисчислимых армий. Он — полутруп, неуловимую искру жизни в котором поддерживают древние технологии, и ради чего ежедневно приносится в жертву тысяча душ. И поэтому Владыка Империума никогда не умирает по-настоящему. Даже в своем нынешнем состоянии Император продолжает миссию, для которой появился на свет. Могучие боевые флоты пересекают кишащий демонами варп, единственный путь между далекими звездами, и путь этот освещен Астрономиконом, зримым проявлением духовной воли Императора. Огромные армии сражаются во имя Его на бесчисленных мирах. Величайшие среди его солдат — Адептус Астартес, космические десантники, генетически улучшенные супервоины. У них много товарищей по оружию: Имперская Гвардия и бесчисленные Силы Планетарной Обороны, вечно бдительная Инквизиция и техножрецы Адептус Механикус. Но, несмотря на все старания, их сил едва хватает, чтобы сдерживать извечную угрозу со стороны ксеносов, еретиков, мутантов. И много более опасных врагов. Быть человеком в такое время — значит быть одним из миллиардов. Это значит жить при самом жестоком и кровавом режиме, который только можно представить.
Забудьте о достижениях науки и технологии, ибо многое забыто и никогда не будет открыто заново.
Забудьте о перспективах, обещанных прогрессом, о взаимопонимании, ибо во мраке будущего есть только война. Нет мира среди звезд, лишь вечная бойня и кровопролитие да смех жаждущих богов.
Ник Ким
АДОВА НОЧЬ[2]
Дождь не может лить вечно…
Настроение у солдата, помогавшего тащить лазпушку через болото, было хуже некуда.
«Сотрясатели» начали обстрел. Монотонные звуки разрывов далеко впереди, на подступах к штабным укреплениям, заставляли артиллериста вздрагивать всякий раз, когда над головой с воем пролетал снаряд.
Это было нелепо: смертоносный груз, извергаемый осадными орудиями, проносился по крайней мере в тридцати метрах над солдатом, и все же он пригибался.
Выживание значилось высоко в списке приоритетов рядового — выживание и, конечно же, служба Императору.
— Да здравствует Император!
Приглушенный дождем крик справа привлек его внимание. Он развернулся, смахивая воду, которая капала с кончика его носа, и обнаружил, что лазпушка провалилась в трясину. Одно из задних колес лафета погрузилось в грязь, и пушку медленно засасывало неразличимое на первый взгляд болотное окно.
— Босток, подсоби!
Его звал второй артиллерист, Генк. Старый солдат — пожизненник — засунул приклад своего лазгана под увязшее колесо и пытался использовать его как рычаг.
Ночь наверху была расчерчена следами трассирующих снарядов. Магниевые вспышки прорезали темноту. Летя сквозь дождевую завесу, снаряд шипел и плевался.
Босток недовольно заворчал. Не разгибаясь, он тяжело потопал на помощь собрату-артиллеристу. Добавив собственный лазган к оружию товарища, солдат что было сил надавил на приклад, пропихивая его под колесо.
— Давай глубже, — пропыхтел Генк.
С каждой отдаленной вспышкой снарядов, бьющих в пустотный щит, на обветренном лице старого солдата выступала черная сетка морщин.
Щит расцвечивался огненными бутонами и дрожал под ударами артиллерии, но городская оборона пока держалась. Если 135-я Фаланга собиралась прорвать ее — во имя славы и праведной воли Императора, — им следовало бы подогнать больше орудий.
«Используйте генераторы на сто пятьдесят процентов, — пролаял сержант Харвер. — Подкатите орудия ближе. Приказ полковника Тенча».
Не слишком изощренная тактика, но они были Гвардией, Молотом Императора: грубый напор удавался рядовой солдатне лучше всего.
Генк начал паниковать: они отставали.
По полю сражения с полузасыпанными окопами и мотками колючей проволоки, топорщившимися над землей, как колючки утесника в какой-нибудь дикой прерии, солдаты 135-й волокли тяжелые орудия или торопливо маршировали в боевой формации.
Для того чтобы прорвать оборону, потребовалось немало людей, а чтобы проломить активизированный на полную мощность пустотный щит, даже при поддержке артиллерии, нужно было еще больше. Людей в Фаланге хватало: десять тысяч человек, готовых пожертвовать жизнью во славу Трона. А вот с дальнобойными орудиями, а особенно со снарядами для них, дело обстояло не так радужно. Ошибка какого-то служащего Департамента Муниторум оставила группу войск без пятидесяти тысяч столь необходимых им противотанковых снарядов. Меньше снарядов — больше протертых сапог и свеженьких покойников. Командование немедленно привело в действие более агрессивную стратегию: все лазпушки и тяжелые орудия подтянуть на пятьсот метров ближе к пустотному щиту и непрерывной бомбардировкой истощить его силовые резервы.
Невезение для Фаланги: войны всяко легче вести из-за перекрестья прицела. Легче и безопаснее. И полнейшее невезение для Бостока.
Хотя они с Генком и были целиком погружены в работу по высвобождению пушки, Босток заметил, что многих его товарищей скосил ответный огонь мятежников-сепаратистов, неплохо устроившихся под защитой пустотного щита, брони и треклятых батарей.
Ублюдки!
«Ко всему прочему им там сухо», — злобно подумал Босток. Дождевик распахнулся, зацепившись за кривошип лазпушки, и артиллерист отчаянно выругался, когда ливень обрушился на его красно-коричневую стандартную униформу.
Пока солдат застегивал дождевик и надвигал поглубже на лоб шлем с широким козырьком, пытаясь хоть как-то защититься от хлещущей с неба воды, спереди раздался крик. Расчет тяжелого болтерного орудия и половина пехотного отделения исчезли из виду, словно их поглотила земля. Некоторые старые огневые точки и траншеи остались незасыпанными, а теперь их наполнила грязная вода и размокшая глина. Смертоносно, как зыбучие пески.
Босток пробормотал молитву и начертил в воздухе знак орла. По крайней мере, повезло не им с Генком.
— Чтоб мне сгореть, солдаты, чего вы тут возитесь?
Это подоспел сержант Харвер. Шум наступления был оглушительным — крики людей и артиллерийская перестрелка. Сержанту приходилось орать во всю глотку, чтобы его услышали. Не то чтобы Харвер когда-либо обращался к своему отделению иначе, чем на повышенных тонах.
— Двигайте гребаную пушку, крысы помойные! — проревел он. — Прохлаждаясь здесь, вы задерживаете остальных.
Харвер жевал толстую сигару из виноградных листьев, свисавшую из-под тонких, как проволока, черных подкрученных усов. Похоже, сержант не замечал — или ему было плевать, — что сигара давным- давно погасла и жирным мокрым пальцем пристала к углу его рта.
Треск статики из мобильной коммуникационной вокс-установки прервал тираду Харвера.
