«космонавтами» — большинство из них ходило под себя, как и первые люди в космических кораблях. Да и атмосфера была замкнутой, спертой, словно в кабине «Востока» — один старичок боялся сквозняка и за открытую форточку мог побить палкой.
Сева был лежачим, так что приходилось обходиться без прогулок. Зато даун Коля часто выходил в «открытый космос», после чего приносил в палату полевые цветы, ветки, сломанные вещи, ржавые железяки — было что поразглядывать.
От нечего делать Сева обдумал все проблемы мироздания, особенно тщательно вопрос — время течет с нами или навстречу нам. Если навстречу нам, то получается, что каждое мгновение оно обновляет и пересоздает нас и уносит в Прошлое наши копии. Сева принялся вспоминать свою жизнь, час за часом, максимально подробно. Без эмоциональных оценок, без вздохов «как мне не повезло». Когда он уже подходил к концу биографии, его вдруг осенило. Джип с темирхановской коддой два раза наезжал на него. Два раза из машины выходил пахан и гундосил: «Дышит, мразь. Давай опять». Но Сева выжил. Словно наплывала какая-то серебристая дымка, она двигалась куда-то, унося его с собой, боль исчезала, а машина превращалась в рой пятен… Он оставался будто в пустоте, странной, прорезанной сияющими серебристыми прожилками. Он висел в ней, не чувствуя тела, не слыша своего дыхания…
Но вот закончилась биография. А еще исчез Коля — люди с синдромом Дауна ведь недолго тянут — больше ничего нового в палате не появлялось, если не считать за новое кал и мочу. Сева решил восстанавливать в памяти то, что когда-то читал в «Знание — сила», номер за номером. Но в потоке воспоминаний теперь часто наступал затык. Зачем воскрешать знания, которые не несут никакой силы? Он, несмотря на все упражнения, только шевелит левой рукой. Что у него вообще работает? Лишь брюхо да одна рука — из хомо сапиенс получился брюхорукий моллюск.
Сева стал концентрироваться всего на одном эпизоде — уходе в серебристую дымку, когда его давили автомобилем. Порой ему казалось, что он и сейчас может окунуться в нее. Через неделю тренировок ему как будто удавалось почувствовать некий поток. Его словно тянуло вперед, потом вниз, и уже проглядывалась багровая воронка — в нее можно было упасть и не вернуться. С каждой тренировкой он приближался к ней все ближе. Завтра должно было получиться…
Километрах в трех от Дома инвалидов стоял монастырь. Прослышав о тяготах пребывания в сем мире сирых и убогих, тамошняя игумения стала назначать послушания для монахинь — помогать, как и встарь, несчастным.
И в тот день, когда Сева собрался добраться до багровой воронки, в палату вошла монахиня. Это была женщина непонятного возраста и почти бестелесная, отчего глаза ее выглядели большими, как фонарики. Что самое любопытное — в руке у нее был посох.
— Ну, заблудшие души, выходи строиться по одному… Так, ты отдыхай, — она вытерла олигофрену слюни, — ты, дедушка, лежи не стесняйся, Бог с тобой, — она побежала и вынесла за стариком судно.
— Так, а ты на что жалуешься? — Инокиня остановилась около кровати Севы.
— Уже не на что, матушка…
— Ефросинья.
— Разве что надоело мне тут, матушка Ефросинья… простительно ли желать, чтобы этому наступил конец?
— Надо искать не конец, а выход — а его можно найти, с Божьей помощью, даже в самой казалось бы безвыходной ситуации. Хочешь, я тебе почитаю? — Она взбила подушку лежачему больному и открыла окно проветриться; старичок неожиданно проявил высокую сознательность, не стал выступать.
— Душеспасительное?
— Непременно.
— Вы считаете, что я получил то, что заслуживал?
— Я думаю, что ты стал таким, чтобы душа твоя сделалась сильнее.
И монахиня, достав из сумы книгу, принялась читать, конечно же, в выдержках. Это был труд святого Григория Паламы о «божественных энергиях».
— Значит, благодаря неприятностям душа может стать такой сильной, что «обожит» и тело, даст ему новые свойства?
— Палама знает, что пишет. Ладно, я пойду, мне еще несколько палат обойти.
— Благословите, матушка. Так ведь, кажется, говорят.
— Только матушка игумения может благословлять. А я тебя перекрещу, раб Божий.
— Спасибо. Посох, пожалуйста, не забудьте.
Когда она ушла, ему было легко, будто легкий вечерний ветерок поднимал его над кроватью. А потом он заснул и летал над сиреневым садом, где бродили неведомые, но мирные звери с прозрачными глазами. И лишь где-то в глубине сотрясали землю голодные бесы.
А в это время на другом краю города приземлился геликоптер. Вскоре над Шалшыком стали курсировать и два дрона с функциями протоинтеллекта.
Из приземлившейся машины вышло шесть человек. Юмэн, его жена Джэд, Мэнсон, техник из «Сирла» и два бойца из силовых подразделений «Пиллума». Эти трое стали выгружать ящики с оборудованием в подкативший «Паджеро». Затем подъехал еще один джип.
По окончании перегрузки вертолет взмыл и словно исчез в палящих лучах солнца, а джипы двинулись по дороге. Но, когда они выезжали с грунтовки на асфальтированную трассу, им перегородили путь пара внедорожников «Ландкрузер», откуда вышло семь представителей клана Темирхановых, числившихся в ЧОПе «Раис».
Из переднего «Паджеро» оперативно выскочил водитель, направился к темирхановцам.
— Я — Рахимов, вы меня знаете.
— Ну и что. Кто там, в машинах? — спросил главный из темирхановцев, именуемый Бабак.
— Туристы.
— Что-то барахла у «туристов» многовато.
— Это ж у них для работы.
— Какой еще работы? Говорил «туристы», забыл, что ли, ослиная голова. Для работы надо было заранее с нами согласовывать. Пусть выходят по-быстрому и манатки свои выносят. А там видно будет. Заранее скажу, что Камал их оштрафует.
Водитель вернулся к джипу. Задние дверцы его распахнулись, и оттуда вышло двое: Юмэн в костюме-тройке и Джэд в комбинезоне из метамерных материалов, поспешно сдвинулись в сторонку.
— У меня уже зудит, — оценил «телку» Бабак.
Остальные темирхановцы разом осклабились.
— И мы за эти буфера подержались бы…
— Эй, Рахимов, — крикнул Бабак, — скажи, чтобы остальные пошевеливались, а то уже скучно.
Тут над головами у темирхановцев что-то хлопнуло, и все вокруг них мгновенно заволокло бурым дымом, который лез в глаза, в легкие, вызывая неудержимые слезы и кашель.
Это боец из «Пиллума», оставшийся в заднем джипе, отстрелил через верхний люк аэрозольный заряд. Темирхановцев он видел во всех видах, обведенных контурами целеуказателя. Дрон передавал изображение на линзопроекторы, которые проецировали его на сетчатку глаз у бойца.
Другой боец из «Пиллума» поднял ствол, и плачущие темирхановцы услышали второй щелчок. Из раскрывшегося над их головам мини-контейнера вылетела и развернулась сеть. Сверхпрочные нити из углеродных нанотрубок опустились на них и начали стягиваться, превращая темирхановцев в сплошной кокон, из которого доносились быстро слабеющие крики.
— Прямо скульптурная группа Лаокоон с сыновьями, удушаемый змеями, — хмыкнул культурно подкованный Леня — не зря мама таскала его по музеям и школам искусств.
Впрочем, один из темирхановцев, Бабак, успел отбиться от общего стада и сейчас удирал по трассе, сверкая протекторами.
Неожиданно прямо перед собой он увидел женщину, ту самую, что первой вышла из джипа.
— Что у тебя там зудит?
Бабак рванул в другую сторону — но несколько секунд бега, и она опять перед ним.
— Уйди, сука. — Он потянул из-за ремня пистолет.
Не успел. Она оказалась позади, а пуля, выпущенная из маленького дамского пистолета, вошла ему в
