которых я признал Ометекутли и Омесиуатль — мужское и женское божества, распределявшие между нами дни рождения, а вместе с ними и предначертанные нам судьбы. Низенький столик посреди комнаты был сплошь уставлен всевозможными угощениями — ароматными тамале, маисовыми лепешками с начинкой, фруктами и сладостями.
В комнате помимо столика из мебели находился еще только огромный тростниковый сундук. Он стоял открытым и был доверху набит добром: цветастыми одежками с яркой опушкой из перьев, обсидиановыми сандалиями и деревянными серьгами. Вещи эти поначалу вызвали у меня удивление, пока по состриженному локону волос, лежавшему посреди этой кучи, я не догадался, кому они принадлежали. В этом наряде омовенный раб танцевал перед гостями последние несколько дней и ночей. Впоследствии такие вещи становились самой драгоценной собственностью его владельца, которую тот хранил до конца своих дней и которую сжигали и захоранивали вместе с ним после его смерти.
Мать Сияющего Света стояла на коленях на циновке перед сундуком. Она приветствовала меня, как и полагалось, учтиво.
— Ты устал с дороги и голоден. Отдохни, поешь.
Я уселся напротив нее, бормоча какие-то вежливые слова. Взяв медовую маисовую лепешку, я принялся жевать ее, чтобы получить время на размышления.
По ее склоненной фигуре, при таком скудном освещении, как дневной свет, едва пробивавшийся сквозь плетеную дверную циновку, я с трудом мог составить представление об этой женщине. По тем мелочам, которые я сумел разглядеть почти впотьмах, — серебряные нити в темных распущенных по плечам волосах, морщинки вокруг глаз и рта, смуглая кожа без единого следа краски, здоровые белые зубы и одежда приглушенных темных тонов, — я понял, что вижу перед собою почтенную женщину средних лет, пребывающую в трауре. Причиной его, как я предположил, являлся ее сын — ибо мне было хорошо известно, что женщины в семьях торговцев объявляли траур всякий раз, когда мужчины отправлялись в дальнее путешествие.
— Меня зовут Оцелохочитль. А ты человек, прибывший от господина Черные Перья? Добро пожаловать! — Она говорила низким звучным голосом и неторопливо, тщательно выбирая слова.
— Благодарю тебя, госпожа. Да, я раб господина Черные Перья.
— И что же понадобилось главному министру от моей бедной семьи?
— Я хотел побеседовать с Сияющим Светом.
— В таком случае ты, почтенный, опоздал. Я сожалею, что ты проделал этот путь напрасно. Мой сын отбыл по торговым делам вчера.
Она наконец подняла голову, и я встретил ее немигающий, твердый взгляд. В голосе ее не чувствовалось дрожи, а на щеках я не заметил следов слез. Только напряженная рука, которой она опиралась на сундук, могла выдать горе или потребность в утешении.
— Как? Неужели вчера?! — Это удивление я изобразил не очень убедительно — слишком нарочитые нотки прозвучали в моем голосе. — Прямо в первый день Тростника?
— А что делать? — Голос ее треснул, как сухая ветка в очаге. — Неужели ты не понимаешь? Ему пришлось уехать, иначе они бы убили его!
— Кто убил бы его? Кредиторы? — Мне сразу вспомнились слова деда торговца о Туманном. А ведь не исключено, что тот был не единственным, кому задолжал Сияющий Свет.
— Я говорю о торговцах! Ты же присутствовал на празднике, не так ли? Ты был там и видел, как этот раб бросился удирать и покончил с собой. Он испортил жертвоприношение и опозорил всех нас. Мой сын тогда понял, что больше никогда не сможет показаться среди людей своего круга, поэтому на следующий день покинул город. Он знал, что отъезжает в неблагоприятный день и в неблагоприятное время года, и не успел он взять с собою в путь ни должных пищевых запасов, ни благословения старших. Он может утонуть в озере, подвергнуться нападению разбойников или оказаться в пасти медведя или пумы; он может погибнуть от холода в горах или от зноя в пустыне. Мы, торговцы, живем с этим на протяжении многих поколений. Вот и отец Сияющего Света погиб от рук дикарей.
Голос ее не срывался на крик и рыдания, но я не мог не заметить, как дрожали ее пальцы, теребившие подол юбки.
— А тебе известно, куда он поехал?
— Он не сказал, но, возможно, подался на восток — куда-нибудь вроде Шикаланко. Он упоминал Шикаланко перед отъездом.
Ага! Шикаланко!
— Как далеко отсюда! — заметил я, лихорадочно пытаясь припомнить, где недавно слышал об этом месте.
— Ну да. Чем дальше, тем лучше!
— Надо полагать, что к тому времени, когда он вернется оттуда, здесь, возможно, забудут и об этом неудачном жертвоприношении, и обо всем таком.
— Он не вернется.
— Ты считаешь, он уехал навсегда, обрек себя на изгнание?
— Нет. Я думаю, что он погибнет. — Она буквально прошептала эти слова, прозвучавшие как шуршание раскаленных углей в жаровне. — Точно так же, как его отец. Тот погиб, когда наш сын был младенцем.
— Да, знаю — твой отец рассказал мне. А муж твой, судя по всему, был очень храбрым человеком. Жаль, что ты потеряла его. Я сочувствую тебе.
— Это случилось очень давно, — проговорила она как ни в чем не бывало. — Но вообще-то да, он был храбрецом, не чета этим хваленым воинам. — Меня удивило, что в этот момент она сумела улыбнуться. — Спасибо тебе за эти слова.
Мне вспомнилась фраза старика, сказанная о ней и о Сияющем Свете. Что имел в виду старик, когда говорил про какие-то вещи, которые «не приводят ни к чему хорошему»?
— А тебе, наверное, было нелегко все эти годы — занималась с делами в одиночку, без мужа, да еще сынок подрастал.
Она посмотрела на меня с любопытством.
— Да, нелегко. Но жены торговцев умеют справляться со всем. Мы ведем все дела, пока наши мужья находятся в отлучке месяцами и даже годами. Нас воспитывают специально для этого. И потом, мы ведь не бедствовали. Император был с нами щедр. Когда торговцы вернулись из Куаутенанко, он богато одарил их маисом и бобами, одеждой из хлопка и кроличьим мехом. Нам никогда не грозил голод, даже после того, как мой отец состарился и не мог уже больше ездить торговать на дальние расстояния. А теперь вот Сияющий Свет собрался открыть свое собственное дело. — Она вдруг порывисто отвернулась и сквозь слезы прибавила: — Вернее, открыл бы, если бы не случилась эта проклятая история!
— Ты имеешь в виду жертвоприношение?
Она только закусила губу, но ничего не ответила.
— А эти старейшины торговых родов приходили сюда как раз из-за этого? — осторожно предположил я. — Они, наверное, разозлились из-за того, что случилось? Что они говорили?
Женщина вдруг сердито хлопнула по полу ладонью:
— А ты как думаешь? Знаешь ли ты, какая это честь — принести в жертву омовенного раба? Всю свою жизнь торговец сгибается в поклоне перед воинами, ходит босой в простой грубой одежке вместо хлопка и уступает дорогу какому-нибудь болвану, которого мог бы скупить с потрохами тысячу раз. А потом в один прекрасный день — только раз в году — ему предоставляется возможность показать, что торговцы ничем не хуже воинов. И вообрази: такого молоденького, как мой Сияющий Свет, выбрали представлять всех нас. Так разве можно удивляться тому, что они разозлились?! — От волнения она даже скрипела зубами. — Знаешь, что мне сейчас довелось испытать? Я выслушивала укоры семерых стариков, объяснявших мне, каким позором мы покрыли свое сословие. Они хотели узнать от меня, где находится Сияющий Свет и где он взял того раба. И мне пришлось терпеть все это, пытаться что-то объяснить, пришлось защищать своего сына и делать вид, будто мне известны его намерения, хотя на самом деле я ничего не знаю, — и все я вынуждена была делать одна, потому что мой отец опять напился до бесчувствия, а этот неблагодарный гаденыш удрал! — Когда она закончила эту речь, тяжкий вздох, близкий к стону, вырвался из ее груди.
