Наша «Волга» прибывает раньше садыринской машины. Открывает нам охранник, проводит в свою дежурку, где мы вешаем пальто: я — свой серый тулуп, родом из города Кимры Тверской области, крошечная Настя — свою апельсиновую дублёнку, а Пахомыч — ратиновое пальто старого образца. Все одеты типично, такой тулуп, как на мне, можно встретить на половине так называемых пожилых обитателей региональной России, и пальто Пахомыча того же регионального обихода, только такие пальто носили люди классом повыше — уже начальники. Что до крошечной Насти, то она бы лучше оделась в рыцарские латы какие-нибудь или в кожаные доспехи, но дублёнку с капюшоном ей купила мамка. Выбирать ей не приходилось.

Нужно сказать, что от детей я крайне далёк. Так случилось, что жены мои детей не хотели, и потому последние дети, которых я видел близко — было это лет пятьдесят назад, в период, когда мне самому было семь лет. Правда, крошечная Настя опять кое-как соединила меня с детьми-подростками, но это случайно, в её восемнадцать с половиной лет обычные девки — огромные кобылы. Потому, когда мы вступили в Дом детства, я несколько оробел. В казармы я входил без робости, с наслаждением, а тут дети — чувствуешь себя, как в лавке, полной хрусталя и стекла.

Наконец появляется спасительный Садырин. Мы ещё только стоим с охранником, наши пальто на вешалке, а он подъехал. Садырин небольшого роста со здоровым (не с толстым, а именно здорово выглядящим, небольным) лицом и хорошим крепким станком спортсмена. Помимо того, что он директор «Ивана-да-Марьи», он остаётся деканом факультета физкультуры педагогического университета, где у него и учился Анатолий Быков в 1983—87 годах. Для учителя Быкова, которому 40 лет, Садырин выглядит совсем молодо. Вообще, с первого момента его появления вместе с женой — высокой худой блондинкой Татьяной — чувствуешь себя с ними без напряга. И о Быкове они говорят нормально, без излишнего преклонения.

Садырин. Мы сели у него в кабинете. На столе компьютер.

«У нас сейчас 41 ребёнок: семь круглых сирот, остальные — „социальные сироты“. Т. е. родители лишены родительских прав. Все дети из Красноярского края, из 11 населённых пунктов. Возраст от 3-х до 7 лет. /…/

Идея Быкова была не детский дом, но Дом детства. Нашли безлюдный корпус детского сада. Ремонт сделал сам Быков, за свои деньги. 2 миллиарда рублей затратил. Мне он предложил возглавить Дом детства… В чём наше отличие от детских домов? 30 % всех воспитанников государственных детских домов идут в тюрьму, 10 % выходят суицидные. Мы хотим воспитать детей, дать им культуру, народность развить, духовность в детях… (Смотрит на часы.) Кстати, чего мы тут сидим? Пойдемте в группы, а то у них скоро тихий час наступит».

В первой же группе ко мне подбегает бледная девчушка-блондинка с бантом и, схватив меня за ремешок, прижимается ко мне. «Она вас выбрала! — говорит воспитательница. Сергея Садырина выбрали многие дети. Целая очередь. „Папа, подыми!“ — кричит счастливая, первая в очереди. Садырин подымает и подбрасывает. Детей, наверное, семь подбрасывает Садырин. Я не знаю, что делать с девочкой, которая меня выбрала. Потому она, постояв, уходит к Сергею. „Папа, подыми!“ Он подымает и „мою“.

Дети возвращаются к столам из светлого дерева, где они до этого ели. В большой зале группы — качели, верёвки, лестница, свисающая с потолка. Идем в другую группу, к детям постарше. „Мам у нас много, а вот пап не хватает“, — говорит запыхавшийся Садырин.

Спальни у детей отдельно. Тоже по группам. Несколько мальчиков и девочек уже пошли в школу. Она рядом — 7-я школа — видна из окна. Рядом, — но другой мир. „У нас никто не ругается, а там дети от родителей черт знает какую лексику приносят“. Большие проблемы в связи с этим предвидит Сергей Садырин.

Красочный островок, где тепло и красиво, окружает обычный тяжёлый мир России и его свинцовые мерзости. Откуда только что и вырвали детей. 5 ноября 2000 г. Дому исполнилось три года. Так вот о свинцовых мерзостях. У детей страшное прошлое. Сестры Югонзай — у них на глазах мать бросилась под поезд. Алеся и Аленка.

„Они не очень похожи, потому что мама одна, а отцы разные. Форма четыре“, — поясняет Садырин.

Я: „Что такое форма четыре?“

Садырин: „Отец записан со слов матери“. У многих из наших детей форма четыре. Знаете, женщины эти определённые, алкоголизм почти во всех случаях, — часто просто не помнят, кто отец ребёнка.

Оля и Ваня из Ачинска — двойняшки. У них мать повесили собутыльники… Юля и Юра — двойняшки, у свиней ели…»

После подобного мартиролога я почувствовал себя виноватым. Что меня вырастили любящие друг друга отец и мать, и что, следуя за Садыриным по группам и глядя на все эти нежности и подбрасывания, подозревал, что это показуха. Или немного показуха. Фасад Быкова. Мне стыдно за свои подозрения. Пусть он вырвал из ужаса только эту 41 душу, но конкретно вырвал. Дети смелые, не забитые. Смелая черноволосая и черноглазая девочка хватает меня за руку и начинает стаскивать с руки кольца (ношу, есть грех, в память о различных людях, когда-то даривших их мне: два серебряных и перстень). «Сережки принёс?!» — говорит ребёнок. Потом мне объясняют, что это маленькая цыганка. Обычно цыгане своих детей не бросают, но эту оставили новорождённой у церкви. Никто её не учил, ни одного цыгана она в жизни не видела, но с ума сходит от серёжек и колец, и когда её достают, может повернуться и, подняв юбчонку, показать зад… «Гены…» — говорят воспитатели… «Вот как сильны гены!» Действительно, сильны.

Я: «И как вы управляетесь без Анатолия Петровича?»

Садырин, вспомнив, что сегодня 7 ноября, налил себе, мне, своей жене и крошечной Насте по рюмке коньяку.

«Пока управляемся. С 1 января 2001 года прекращается финансирование. Пока до конца этого года нам помогает КрАЗ. Финансовые сметы утверждает алюминиевый завод, потом Горфинотдел срезает, дальше всё это идёт выше — к мэру: к Пимашкову».

Я: «А дальше что будет?»

Садырин: «Боимся заглядывать».

Татьяна Садырина: «Лебедь сюда к нам приходил в ноябре 98 года. С Анатолием Петровичем».

Садырин: «Как гаркнул: „Здрасьте, дети!“ — дети попадали, заплакали. Лебедь поражён был домом. После этого свои кадетские корпуса стал продвигать».

Татьяна Садырина: «Когда Анатолий Петрович вышел в августе, приехал к нам. Дети: „Папа Толя, ты правда в тюрьме сидел?“ — „Да, сидел“, и объяснил им почему».

Садырин: «Последний раз провёл у нас часа два. Уходить не хотел. Пришел ребёнок: „Папа Толя! Иди к нам, ты нужен!“ „Я чувствую, меня ведут, но не могу остановиться. Сам себе не принадлежу“, — так он сказал Медведеву и Агафоновой».

Я: «А что за кадеты у Лебедя?»

Садырин: «Набор идёт — 50 % по конкурсу, а других берут с улицы. 500 мальчиков и 300 девочек в Красноярске. Воспитатели — пьющие отставники».

Мы походили ещё по дому. Посмотрели рисунки детей. Было тихо, так как дети спали. Снятся ли им кошмары: как собутыльники вешают маму, как мама бросается под поезд, или спят они спокойно, зная, что их бережёт папа Толя и его охрана с пистолетами? Когда я был совсем пацаном, моё воображение больше всего возбуждал пистолет ТТ моего отца. Не вымышленный, а настоящий. Помню, как вечером однажды мать до наступления темноты не появилась, задержалась в очереди за каким-то дефицитом. То были 50-е годы. И мы с отцом отправились её искать. Я видел, как отец положил в карман свой ТТ. Украдкой от меня, но я заметил. Я очень гордился, когда шёл с отцом по ночному Салтовскому посёлку. Я думаю, нечто подобное должны испытывать питомцы Дома детства, «дети Быкова». Гордость и безопасность. Чувство гордости и безопасности.

Благотворительность Быкова и помощь его людям не отрицают даже те, кто считает его безжалостным убийцей и верит в это. Пропорции и масштабы его благотворительности таковы, что можно

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату