Она подходит к другому шкафу и распахивает его дверцы.
— Здесь еще. И это не все.
Она распахивает четвертый и пятый шкафы, доверху забитые листами.
Валентин морщится. Он и не подозревал, каких масштабов задача стоит перед ними. Он обеспокоен. Что, если смотреть на портреты — это то же самое, что вдыхать запах духов? После четвертого или пятого уже с трудом различаешь разницу.
Сесилия говорит:
— Вы уверены?
Но разве у него есть выбор? Он решил разыскать возлюбленную.
Он садится за стол и подвигает к себе три свечи.
— Как они сложены? — спрашивает он, гадая, можно ли будет сразу же отсеять какие-нибудь. Например, портреты блондинок могут лежать отдельно от портретов брюнеток.
Сесилия не облегчает ему задачу:
— По семействам для аристократок и буржуазии и по именам знатных любовников для куртизанок.
Валентину не нравится последняя категория, он надеется, что ему не придется глазеть на их лица и что Мимосина отыщется не среди них.
— Семейства, — говорит он уверенным голосом. — Давайте начнем по алфавиту.
Так он разглядывает лица богатейших дам Венеции, видит, каких благородных красоток может предложить город. Ему нравится сильный, горделивый облик Чивран и Фланжини, а вот у Мочениго слишком волевой подбородок, Моросини же тяжеловаты, на его вкус. Содерини чертовски безынтересны. К тому времени, когда он добирается до семейства Вендрамин, он уже устал от всех этих глаз, губ и носов и ему становится страшно. Конец списка благородных красавиц уже близок, а он до сих пор не увидел нужного лица. Неужели он ее пропустил? Хуже будет, если она окажется среди куртизанок.
Но, когда он открывает папку с Вениер, его дыхание учащается. В первой же даме он видит легкое сходство с Мимосиной. Поднеся портрет к свече, он видит, что это не она, но какая-то не слишком дальняя родственница. Он берет другой и снова видит знакомые черты в разрезе глаз и форме носа.
Сесилия Корнаро, закончив эскиз убийцы, глядит на него с интересом.
— Нашли что-то?
— Я думаю, она Вениер.
Сесилия Корнаро издает гортанный возглас. Это говорит о том, что она впечатлена. Семейство Вениер является самым знатным в городе.
Валентин внимательно рассматривает каждый портрет. Конечно, возможно, что ее написали очень давно, потому она будет выглядеть иначе. Все эти женщины одинаково изящны, элегантны и прекрасно об этом осведомлены. Все они обладают некоторыми чертами Мимосины, но ни у одной нет ее энергичности и ранимости.
Он спрашивает Сесилию Корнаро:
— Как девушка из такой семьи могла стать актрисой?
Она тоже озадачена.
— Я никогда о подобном не слышала.
Она склоняется над портретами, сопровождая просмотр рассказом о той или иной леди. Одна оказывается любовницей французского посла, а другая любовницей мужа сестры.
Валентину не нравится эта мысль.
Наконец он находит ее. Он берет в руки лист бумаги и понимает, что это она, Мимосина Дольчецца, только на несколько лет моложе. Не отдавая себе отчета, он прижимает портрет к губам.
Сесилия Корнаро ласково интересуется, можно ли ей взглянуть на то, что он нашел. Он схватил рисунок так быстро, что она не успела посмотреть.
Когда он передает ей портрет, лицо художницы темнеет.
— Это рисунок Антонио, но я хорошо его знаю. Это Катарина Вениер, какой она была почти двадцать лет назад. Она была настоящим произведением искусства. Ни секунды не сидела на месте. Видите размытость подбородка? Выражение лица постоянно менялось. Каждый раз, когда он поднимал на нее взгляд, перед ним было другое лицо. Ему казалось, что она дразнит его. Наконец он пригласил ее родителей, чтобы они заставили ее вести себя, как подобает. Как и Антонио, я тоже не люблю работать с подростками. Слишком скучно. У них у всех одни и те же пристрастия и ветер в голове. Антонио пояснил Ипполите и Карло Вениер, что ее плохое поведение — не его, а их затруднение.
Валентин внимательно глядит на молодое лицо возлюбленной. Он не может думать о ней как о Катарине, поскольку невозможно поверить, что ей тридцать пять лет. Это значит, что она всего на десять лет моложе его. Он снова смотрит на эскиз. Линии рисунка менее уверенны, чем на других эскизах.
— Портрет не закончен, верно? — спрашивает он. Сесилия молча качает головой.
— Что тогда произошло? — хочет узнать он.
— Ах, это то, что я едва ли забуду. Антонио часто рассказывал эту историю. Она устроила чудовищную сцену, закатила кошмарную истерику, потому что отец попросил ее надеть какую-то фамильную драгоценность. Она кричала, что та отвратительна и она никогда ее не наденет. Заявила, что ненавидит бриллианты. Потом она сорвала ожерелье с шеи и выкинула его в окно. Оно упало в канал, и его, конечно же, не нашли. На этом все кончилось.
— И с портретом тоже было покончено? — спрашивает Валентин, краснея при воспоминании о том, с какой неохотой она принимала от него бриллианты.
— Да. Отец вынес ее из комнаты, и больше она здесь не бывала.
— Вы знаете, что с ней стало? Она вышла замуж?
Сесилия Корнаро улыбается, но уже понятно, что ее информация скорее породит новые вопросы, чем даст ответы.
— Да, в некотором смысле. Она стала невестой Христа. Антонио рассказал мне, что после этой выходки родители заточили ее в монастырь, и с тех пор никто никогда не видел ее в обществе.
— Какой монастырь?
— Должно быть, Святого Захарии, — ответила она серьезно. — Он самый богатый. Там Вениеры хоронят заживо своих дочерей.
Тонизирующая пилюля
Берем консервированные красные розы, бальзам Лукателлуса, всего по полдрахмы; перуанский бальзам, три капли; смешиваем.
Это отличное средство от кашля и ранней чахотки, кровохаркания, дизентерии, контузий и любого внутреннего кровотечения.
Пока он разглядывал эскизы, прилив достиг пика. Валентин идет по омытым соленой водой улицам и чувствует себя заново рожденным. Он знает, кем является его возлюбленная.
В Лондоне, как ему кажется, у него нет глаз, скорее какие-то слабые их заменители. В Венеции же он видит гораздо лучше. Город словно говорит с ним языком образов, хорошо понятным ему. Гуляя по вечерним улицам, освещенным пламенем фонарей и факелов, Валентин видит покрытые солью кирпичи, свидетельствующие об опасных приливах, за которыми Катарина Вениер наблюдала из окон своего дворца и с лоджий, где отдыхала в жаркие летние дни. Конечно, в Лондоне тоже есть покрытые солью кирпичи и лоджии, но они блеклые и неинтересные, потому Валентин их никогда не замечает.
Он снова и снова думает о том, что ему удалось узнать.
Он не расстроен. Скорее напротив, он рад, что она оказалась благородных кровей, хотя ему сложно в это поверить. Ему кажется, что она находится очень близко. Он никогда не спал с аристократкой и потому считал, что ощущения должны отличаться. Он не чувствует инстинктивного почтения к ней, разве что обычное уважение к даме. Возможно, он действительно всегда хотел верить в то, что человеку присуще природное благородство, которое определяет его судьбу. Катарина подтвердила эфемерность классовой
