и чужих, из кости; присела на корточки, заглянула в опущенное лицо.
— Не тревожься, — сказала она. — Прежде бывало хуже. Конечно, кочевники прорвались в долину, но смотри, никто из семьи еще не погиб.
— Это нашествие… — выдавил Лонг, — оно из–за меня. Орды Владыки идут на Перевал, а я уклонился от битвы. Поэтому у вас так плохо. Но больше отсиживаться я не могу. Констанс, я пришел в последний раз.
Констанс выпрямилась, положила ладонь на опущенную голову Лонга, провела по волосам.
— Знаешь, — сказала она, — я всегда была хорошей женой Ториксу, я родила ему семерых сыновей, старшие уже могут сражаться, но все–таки иногда я жалею, что когда–то ты не увез меня к себе. Дружба с Ториксом оказалась для тебя важней.
— Важней всего для меня ты, — чуть слышно произнес Лонг, — если бы я увез тебя, ты бы исчезла из мира, тебя бы не стало, а я хочу, чтобы ты жила. Даже если я никогда больше тебя не встречу.
Лонг поднялся, и Констанс, смутившись вдруг, отошла и вновь принялась собирать разбросанное по траве оружие. Лонг молча помогал ей.
Торикс с копьем в левой руке показался на тропе. Правой он прижимал к груди маленького белого козленка.
— Там никого нет! — крикнул он издали. — Отбились и ушли. А малыш остался.
Козленок взмекивал порой и бил тонкими ножками, но широкая ладонь Торикса надежно удерживала его. И Лонг подумал, что в этой грубоватой бережности ко всем, кто не враг, лучше всего виден настоящий Торикс.
— Ты идешь с нами? — спросил Торикс.
— Нет, — сказал Лонг. — В моих горах тоже нашествие, враги хотят прорваться через Перевал к вам, поэтому я должен драться в своей стране.
— Жаль, — сказал Торикс. — Я рассчитывал на тебя.
— Жаль, — эхом откликнулся Лонг.
— Ничего! — Торикс выпрямился, голос его загремел. — Не унывай! Мы как прежде бьемся спина к спине. Пока по ту сторону гор ты, я буду знать, что никто не сможет ударить меня сзади. Слышишь? Горы не толще рубахи, мы с тобой стоим спина к спине…
Констанс вынесла из дома два тяжелых, перетянутых ремнями узла, сильным молодым движением перебросила их через плечо, приняла у Торикса замолкшего козленка. Торикс, словно охапку дров взвалил на спину собранное и связанное оружие. Лишь свое копье он оставил свободным.
Вот и все. Можно уходить. Пускай даже враг подожжет дом, каменные стены уцелеют, и когда–нибудь дом будет отстроен.
Лонг молча смотрел вслед уходящим. Уходил друг, и уходила любимая женщина. Рвалась единственная ниточка, связывавшая его с подлинным бытием. И это казалось более невозможным нежели текучие пустыни Отшельника. Лонг привык жить походами через Перевал, время от одного похода до другого было лишь ожиданием. Теперь ждать нечего. Сила и надежность Торикса, возможно, будут доходить к нему через границу, ведь на деле она много тоньше рубахи, а вот Констанс он больше не увидит. Никогда.
Странное чувство испытывал он к этой непостижимой женщине: то юной, то умудренной годами, но всегда и во все времена удивительно прекрасной. Даже безнадежной его любовь назвать нельзя. Так можно в юности любить нереального, выдуманного человека. Но здесь все оказывалось наоборот: во вселенной не было ничего реальней Констанс, а вот Лонг принадлежал бреду, бурлящему по ту сторону Перевала.
Когда Констанс с Ториксом скрылись за поворотом, Лонг сглотнул набухший в гуди комок и тоже пошел вверх, туда, где пролегала известная лишь ему граница.
Четвертый день не наступил.
Давно пришло время утра, но солнце не взошло, и небо беззвездно чернело. Зато внизу, где начиналось Предгорье, света было слишком достаточно. Там пылало и, рассыпая искры, рушилось; проплывали облака сияющего тумана, тысячесвечовые прожектора взрезали клинками лучей столбы кипящего дыма. Там шел бой. Впервые пригоряне сражались без Лонга.
Лонг стоял у стены замка и ждал, когда внизу затихнет пышный и кровавый фейерверк, устроенный расточительным Владыкой. Вообще–то конца сражения можно было и не ждать, но Лонг медлил. На нем серебрились новые, выкованные Труддумом доспехи, на перевязи покоился меч, словно Лонг собрался в бой. Так оно и было, только в этом бою ему не понадобятся ни меч, ни панцирь.
Лонг знал, что не устоит в единоборстве со всем нижним миром, и прятаться за зеркалом тоже не имеет права. Перевал, прежде недоступный, теперь не сможет удержать ополоумевшего Владыку. Единственное, что можно сделать, это уничтожить Перевал вместе с границей, чтобы войскам просто было некуда идти. Но чем бы ни кончилось дело, завтра хранитель Перевала будет уже не нужен.
Лонг ждал, жадно вдыхая жгучий, пахнущий гарью воздух. Ему не было страшно, но сильнее страха сковывало простое, истовое желание жить. Пусть только здесь, не видя Констанс, пусть даже у самых ног Владыки, но все–таки жить, знать, видеть. И он использовал подаренную ему отсрочку для того, чтобы дышать до боли холодным, дымным воздухом.
Раскаты сражения приближались. Владыка теснил непокорных, собираясь, вероятно, устроить завершающую бойню у стен замка. Вскоре появились отходящие. Именно отходящие, отступающие, но не бегущие. Женщины Предгорья шли, побросав вещи, скот, вели только детей и волокли раненых. Здоровых мужчин не было, они оставались там, где катилась, пережевывая их, смертоносная лава наступающих.
Через несколько шагов беженцы натолкнулись на зеркало. Они не нападали, не били, не угрожали, поэтому зеркало просто не пустило их, оттолкнуло мягко, но решительно. Сразу поняв, что дальше дороги нет, обреченные остановились. Кто–то еще пытался укрыться среди камней, часть лихорадочно принялась рыть траншеи, но большинство просто опустилось на землю, чтобы спокойно дождаться конца.
Воинство Владыки поднималось по склону. Не армия, не орда, а туча, сплошная волна тел и дурмана. Бронированные самопалы, фыркающие огнем гады, кривоногие уродцы, вооруженные отравленными кинжалами, нечисть, прозрачная до голубизны, а позади всего — тяжело шагающие электрические черепахи инверторов. Здесь они не могли работать по–настоящему и были просто балластом, но когда их включат у Перевала, тогда оружие людей станет бесполезным, а бессмысленная нежить агрессора обретет убийственную силу.
Волна катилась судорожными рывками, словно огромное безмозглое существо, порой останавливаясь, а то и отдергиваясь назад. Сначала казалось, это происходит лишь оттого, что слишком много наступающие давят и калечат друг друга, потом Лонг заметил обороняющихся.
Горстка чем попало вооруженных людей сдерживала потоп. Их вел высокий и худой, чем–то похожий на самого Лонга, воин. Месяц назад он принес в замок известие о приходе жуков–людоедов, и Лонг называл его про себя Гонцом. Вот Гонец, что–то неслышно крича, сорвал с пояса круглую самодельную бомбу, швырнул ее в разинутую пасть ползущей на черных шипах рыбы. Чудище вспухло взрывом, разбросав ядовитую слизь. И тут же сам воин упал на землю. Из рассеченного горла горячим фонтанчиком хлестнула кровь.
Лишь теперь Лонг понял, что значат ржавые пятна на повязках и одежде, увидел алые струйки, сочащиеся из–под ладоней, зажимающих раны, заметил трупы, плавающие в крови, которой прежде не было.
— Они живые! — закричал он. — Пропусти их! Зеркало убери!
Труддум, сжавшийся в комок в недрах своего аппарата, оторвал ладони от лица и вонзил растопыренные пальцы в клавиатуру. Опалесцирующая пленка зеркала лопнула. К Лонгу прорвался бесконечный лязг, рев и грохот сражения.
— Всем отходить назад! — заорал Лонг, бросаясь навстречу вздымающемуся живому валу.
Он запоздало кинулся на выручку людям, которые верили ему, и которых он равнодушно, словно Владыка Мира, отправил на смерть. Краем глаза он успел заметить, что как и прежде отходят только женщины с детьми, воины остались с Лонгом. Это спасло его. Лонг был закован в непроницаемую броню, меч в его руках был способен разрубить что угодно, но один он попросту был бы погребен под телами убитых.
