пропала. На том конце деревни смертно затосковал, заливаясь, Рыжок — ванькин пес. Господи, далеко как! Сквозь ветви облетевших слив смутно угадывается фешин дом. Давно уж заперт, уехал дачник, сейчас, небось, в городской квартире с женой жирует… А дальше одна пустошь за другой, камни да одинокие старые ивы, когда–то посаженные у окон. За ними опять заколоченные дома с завьюжинами снега вдоль стен. Лишь затем настин дом — и снова пустыри. Дом Маши–хромоножки, панькина изба — редкие с промежутками островки тепла, и в каждом одинокий человек среди четырех стен. А самый одинокий, последний человек — он. За ним только лес и мох, ветер метет снежную крупку по натянутой простыне болота, и волки выходят к дому, словно здесь никогда не было людей.
Василий понял, что больше так не выдержит. Ему надо, чтобы вокруг были люди, стояли, смотрели на него, с криком бежали со всех сторон.
— Я тут! — хотел крикнуть он, но горло не издало звука. Отвык.
Василий спешно вернулся в избу, выдернул из кучи ветоши в сенях какую–то тряпку, щедро смочил ее керосином из канистры и пошел через сад к соседнему дому.
— Я же тебя упреждал, — бормотал он. — Я же говорил…
Приставил к стене случайный чурбачок, взгромоздился на него, пропихнул тряпку в застреху и чиркнул спичкой. Керосин сразу взялся большим пламенем. Волк, шедший за Василием следом, шарахнулся в сторону.
Василий бегом вернулся к себе. Ничего, следы в саду затопчут, и тряпка прогорит, следа не останется. Василий спешно мыл руки, ежесекундно ожидая за домами до озноба знакомый крик. Торопливо намыливал пальцы затвердевшим хозяйственным мылом, оттирал с ладоней предательский запах, смывал ледяной водой. Покрасневшие пальцы задубели и не гнулись. Сквозь узкое оконце в сенях давно уже врывался красный пляшущий свет, а деревня все молчала, ни единого звука не долетало к нему, словно и впрямь он оставался последний человек.
Monstrum Magnum
В темноте орали лягушки. Их страстное кваканье, бульканье, трели перекрывали и шум деревьев, и ровный, ставший фоном жизни, рокот реки, пенящей на камнях неглубокую, но стремительную воду. Но сейчас ночной гомон, так мучающий на юге приезжего человека, сливался в единый оркестр, а гитара, звеневшая у костра, солировала в нем, придавая мелодии определенность.
Сухие стебли плюща сгорали мгновенно и жарко, сидеть рядом с огнем было попросту невозможно, все отодвинулись в темноту, растворились в ней, лишь лица белели нечеткими пятнами.
Антон, подсев ближе к гитаристу, пел, напружинив до предела горло, стараясь как можно выше выводить звук:
По пустым площадям
Мы обнявшись идем…
Магна расположилась где–то позади, тьма полностью скрыла ее, оставался лишь голос — теплый и низкий, удивительно обволакивающий рвущийся тенор Антона.
— У меня для тебя… — звал Антон.
— У тебя для меня… — вторила Магна.
— Много есть нежных слов…
— Много есть теплых слов…
Эту песню они всегда пели вдвоем. Остальные молчали и слушали. Каждый раз Антону казалось, что замолкнет последний звук, но останется радостное чувство единения и близости, но едва песня кончалась, Магна словно отодвигалась от него, становилась непостижимо чужой.
Отцвела песня, опал костер. Лоза прогорает быстро. Народ начал разбредаться по палаткам. Хотелось бы посидеть у костра еще, но завтра рано вставать, расписание в экспедиции жесткое — в шесть утра надо быть в поле, поскольку через два часа после восхода растительно сырье собирать уже нельзя.
Антон тоже поднялся, огляделся и заметил на фоне темного неба черный силуэт. Чей–то фонарик, вспыхнув среди палаток, ослепил глаза, но Антон успел узнать Магну. Она медленно шла к дороге, извивающейся вдоль реки. Чертыхнувшись и прикрыв ладонью бесполезные глаза, Антон поспешил следом. Зрение постепенно вернулось, снова впереди замаячила тонкая фигура. Антон догнал ее, несколько шагов молча прошел рядом.
— Ну? — произнесла Магна.
— Хочу с тобой рядом пройтись, — сообщил Антон. — Можно?
— Нет.
— Я же не чего–то такого прошу… — начал оправдываться Антон.
— Чего–то такого я бы тоже не позволила.
— Почему? — ляпнул Антон и тут же осознал весь идиотизм своего вопроса.
— Знаешь, — сказала Магна, — а ведь твое имя тоже расшифровывается. «Ан» — частица отрицания, «тон» — и есть тон. Антон — человек лишенный музыкального чувства.
— Неправда! — запротестовал Антон. — Мы же так пели…
— Это там, на виду. Ты же прямой как рельс, потому и ведешь первый голос. А в жизни чаще нужны подголоски, только ты этого не умеешь. Одно слово: Ан–тон.
«Обиделась, — решил Антон, — за monstrum magnum. Болван я!»
Сколько раз уже подводил Антона невоздержанный язык! И сейчас — то же самое: сидели у костра, трепались, случайный разговор коснулся значения имен. А как миновать эту тему, когда рядом черноволосая красавица с таинственным именем Магна, в которую слегка влюблены и за которой слегка ухаживают все парни экспедиции, но на более близкие отношения не осмеливается претендовать никто?
Что значит имя Магна? Сразу вспомнили слово «магия», кто–то пошутил насчет «магмы» и вулканического темперамента. Но вмешался в разговор Антон, объяснил, что «магна» по латыни — великая, и привел нелепый пример: monstrum magnum — великий монстр, владыка чудовищ. А о себе с гордостью объявил, что этимология его имени не ясна. Короче, покрасовался, распустил павлиний хвост, и вот — готова обида.
— Магна, — позвал Антон, — да не сердись ты, ну, пошутил неудачно, а ты сразу дуться…
Никто не ответил — за секунду до того, как он начал говорить, Магна шагнула в сторону и растворилась в темноте мгновенно и беззвучно.
Антон беспомощно оглянулся. Никого. Вокруг бархатная тьма, редеющая к зениту, а позади как маяк багровое пятно кострища, да пара фонариков мечется по лагерю — студенты укладываются спать.
Теперь обида багровым маяком зажглась в груди Антона. За что, спрашивается, такая непруха? Да не влюблен он в Магну, не влюблен… Досадно другое — почему именно с ним происходит такое, проклятый он, что ли? Ни одна девушка ни разу не обратила на него внимания, не выделила среди остальных, словно он не человек, а так, статистическая единица. Неужели у него на лбу написано, что он не такой как все и достоин лишь насмешки?
Антон, сглатывая копящуюся в груди тяжесть, лез по склону. Он давно потерял дорогу, под ногами скрежетал щебень. Потом он ворвался в заросли, и колючки разом охладили пыл, разогнали огорчения и заставили думать о насущном.
Антон остановился, начал в растерянности осматриваться. Не было ни костра, ни огней, и реки не слышно, одни цикады разливаются в зарослях. Антон попытался брести наугад, надеясь выйти к реке и по ней спуститься к лагерю, но ветвь терновника остро мазнула по щеке, и Антон остановился, опасаясь лишиться глаз.
Оставалось звать на помощь.
— Эгей! — неубедительно крикнул Антон, но тут же понял, что дальше вопить не стоит, все равно никто не услышит. И отсутствия его в палатке не заметят, в крайнем случае решат, что прибился парень к
