арьергарда то и дело подгоняли его. Вскоре Тарловым овладели мысли о войне со шведами, и он перестал обращать внимание на заложников.
Сирин все болезненнее ощущала одиночество, в котором придется провести остаток жизни, каждый шаг жеребца уносил ее все дальше от родных земель, на край мира, к новой судьбе, думать о которой было задачей непосильной. Она тихонько молилась, чтобы Аллах дал сил победить боль и страх, охватившие ее.
Маленького Остапа будущее пугало не меньше Сирин. Отчаянно пришпорив свою лошадку, он обогнал не только других заложников, но и группу из четвертых драгун. Наконец, догнав Бахадура, теперь он ехал совсем рядом и заглядывал Сирин в глаза с дрожащей улыбкой, за которой притаились готовые хлынуть слезы.
— Хочешь, я поведу твою лошадку? — спросил он робко.
Сирин поняла, что мальчик ищет любого дела, чтобы только отвлечься и не расплакаться, пусть даже такого пустячного, как забота о ее второй лошади. Она бросила ему повод и с улыбкой похлопала по плечу:
— Спасибо, мне и впрямь непросто управляться сразу с двумя лошадьми так долго, но только обещай вернуть мне ее, если устанешь.
— Непременно, — ответил Остап и какое-то время еще молча ехал рядом со своим старшим другом. Внезапно он поднял голову и бросил на Сирин вопрошающий взгляд.
— А как ты думаешь, Бахадур, что русские сделают с нами?
— По крайней мере, не убьют — мы же едем в залог дружбы между нашими народами.
Сирин сама не верила в эти слова, но не хотела пугать мальчика, которому и так было несладко. Остап начал говорить — оказалось, про русских ему рассказывали истории куда страшнее, чем довелось слышать Сирин, и вот теперь он стремился выговориться. Сирин слушала его едва вполуха, размышляя о русском офицере, что ехал впереди иногда оглядываясь.
Он не был похож ни на одного знакомого ей человека — ни на людей ее племени, ни на русских купцов, ни на других путешественников, гостивших в орде. В тюрьме заложники рассказали, что именно этот офицер победил и взял в плен ее отца, однако ненависти к нему она не чувствовала — только любопытство.
Он не выглядел достаточно хитрым и настолько решительным, чтобы взять верх над хитроумным и опытным ханом, а уж когда русский улыбался, то и вовсе походил на ребенка — никак не на воина. Его нос не был плоским и широким, как у людей ее племени, не был загнут по-орлиному — он был прямым и узким, а губы изгибались нежно, как у женщины. В светло-голубых глазах русского, казалось, светилась вселенская невинность.
Сирин вспомнила, сколько бед причинил он ее народу, и разозлилась на себя, поняв, что русский ей нравится. Внезапно она вздрогнула и подобралась, вспомнив, что говорил мулла, — шайтан часто принимает приятное обличье, чтобы сманивать и искушать людей.
Непроизвольно она опустила ладонь на эфес сабли. Русские относились к ней как к безобидному ребенку, а потому не сделали даже попытки разоружить, и она рассуждала, не будет ли это делом, угодным Аллаху, — воткнуть русскому клинок между ребер. Этот человек пленил отца, привел племя под руку русского царя и прервал спокойное течение ее жизни — конечно, он был джинном и заслуживал смерти.
Сирин спросила себя, сразу ли ее принесут в жертву русскому царю, если она убьет офицера? Подумав об этом, она отдернула руку от эфеса, будто он был раскален докрасна, судорожно вцепилась в повод и решила, что лучше будет изображать безобидного подростка и выжидать.
Остап не обратил внимания на отсутствующий вид Сирин и продолжал болтать об истинных и придуманных ужасах, которые творили русские, а ей становилось все яснее, что скрывать свой пол долго не удастся. Русские теперь не выпустят из виду ни ее, ни прочих заложников, кто-нибудь из них непременно застигнет ее в щекотливой ситуации, и уж тогда она на собственной шкуре испытает все те зверства, о которых рассказывал Остап. От этих мыслей девушку стало буквально колотить, и она твердо решила предпочесть позору смерть от собственной руки. Сирин нащупала рукоятку кинжала, но решила повременить, пока неизбежность не подступит вплотную. Может быть, ей представится случай прихватить с собой в могилу одного из своих мучителей.
Сирин глянула на русского офицера и крепко сжала губы. Это был враг ее народа, и его смерть смоет позор хана и прочих воинов. Но тут ей в голову пришла мысль — что если русские не откроют ее женской сущности за время пути и привезут ее в далекую Москву, где живут истинные угнетатели ее народа? Она представила себя стоящей перед царем, и от этой мысли ее бросило в жар. Как велика будет ее слава, если она убьет не просто воина, а самого русского царя! Это было бы деянием, о котором степные певцы будут слагать легенды столетиями. То и дело она мыслями возвращалась к идее цареубийства и скоро полностью утвердилась в ней.
8
Отряд продвигался все дальше. Как бусины на нитку, были нанизаны на дорогу русские поселения. В большинстве своем это были деревянные крепости, вмещавшие едва ли две дюжины казаков, но чем дальше на запад, тем больше они становились, олицетворяя собой новую власть на только что завоеванных землях. Здесь среди жителей преобладали русские — мужчины с длинными бородами, в широких длинных кафтанах и теплых шапках. У самых богатых из них одежда была оторочена мехом. Женщины были облачены в похожие одежды, но без рукавов, называемые «сарафан», и надевали на себя столько юбок, что становились почти круглыми.
Над этими людьми Ваня посмеивался. Он рассказывал, что они затем только перебрались за Урал, чтобы продолжать жить, как их предки, а все потому, что царь запретил носить такую одежду и тем более — бороды.
Сирин невдомек было, зачем это нужно, но она давно уже поняла, что русские — странный народ. Они не могли найти между собой согласия даже в платье.
Когда отряд миновал Казанское и Курган и достиг Урала, им начали попадаться люди, которые брили лицо, как Сергей и Ваня, и так же носили короткие кафтаны и узкие штаны. Сирин заметила, что они куда деятельнее и оживленнее, чем их сородичи в длинных кафтанах. Некоторые женщины носили платья, низко вырезанные сверху, так что грудь их наполовину высовывалась наружу. Сирин рассудила, что это должно быть, нечистые женщины, которых мулла называл истоком всякого зла. К подобным созданиям она испытывала лишь презрение. Столкнувшись на дороге с одной из бесстыдно оголенных женщин, Сирин невольно дотронулась до собственной груди, та едва ощущалась под ладонью, и уж конечно, далеко было Сирин до столь женственной полноты. Даже Зейна, особенно хвалившаяся своей полной грудью, умерла бы от зависти. Да, русские женщины были сильнее и крепче, чем старшая жена хана.
Ваня приметил, как оценивающе приглядывается Бахадур к женщинам, и направил лошадь в его сторону.
— Вот это штучки, не правда ли, сынок! Тут у каждого сердце заноет — да и кое-что еще…
Лицо Сирин мгновенно превратилось в невыразительную маску — она всегда принимала подобный вид, когда приходилось общаться со своими тюремщиками.
— Я не знаю, о чем ты! — сказала она холодно и решила в будущем сдерживать любопытство и поменьше глазеть по сторонам.
Ваня пожал плечами и снова вернулся к Сергею.
— Высокомерный малый этот Бахадур, холера его возьми! Скажешь ему слово, а он на тебя глянет как на червяка какого. Нет, другие мне больше по душе, с ними хоть перемолвиться можно.
Тарлов украдкой оглянулся на Бахадура. Малый действительно вел себя так, будто был царевичем, не диким степняком. Не раз пытался он завязать с сыном Монгур-хана беседу, но тот чаще всего просто смотрел мимо офицера, поглаживая эфес сабли. Тарлову казалось, что Бахадур куда охотнее распорол бы ему живот, и прикидывал — не стоит ли раздразнить парня, с тем чтобы тот потерял терпение и начал
