Сирин мучили свинцовые, лихорадочные сны. Ей снова привиделось, как Тарлов в ярости хватает ее за плечи и трясет так, что, кажется, сейчас переломится позвоночник. Но во сне все было не так, как наяву, во сне она выхватывала саблю и одним ударом сносила ему голову. Медленно падала голова, катилась по странной кривой, оставляя кровавую полосу, и наконец останавливалась у ног Сирин. Лицо русского было бледно, голубые глаза глядели на нее с укором. В ужасе она отвернулась, попыталась бежать и очнулась, поняв, что лежит вплотную к Остапу и пытается его оттолкнуть.
Мальчика, кажется, тоже душили кошмары.
— Хочу домой! — стонал он жалобно и все повторял имена матери и сестер. В пути он то и дело говорил о них, терзая сердце рассказами о доме. Сирин казалось жестокостью отрывать от семьи совсем еще мальчишку и тащить за столько верст. Уснуть ей не удавалось, и она лежала молча, рисуя себе картины мести — всем русским вообще, а в особенности Тарлову. На ум приходили все более жестокие и изощренные пытки. Тут в дверь начали колотить:
— Вставайте, дьяволовы отродья!
Это был тот самый драгун, который в первый день марша ударил лошадь Сирин кнутом, ему, казалось, доставляло особенное удовольствие издеваться над заложниками. Пленники побрели вниз, где Ваня всем объявил, что они остаются на этом постоялом дворе еще на сутки. После завтрака драгуны загнали пленников по комнатам и заперли снаружи, что, конечно, избавляло караул от хлопот. Окна были зарешечены, ставни не открывались, вскоре выгорело и масло в глиняных светильниках — пленники сидели во мраке, не видя даже лица соседа.
Бедр, раб Ильгура, сумел в конце концов выбить одну ставню, но света сквозь отверстие проникало так мало, что Сирин при желании могла даже раздеться, не рискуя быть разоблаченной.
Заложники сидели в комнатах кто скучая, кто в тревоге, а Тарлов в это время направлялся к крепости. По уставу, ему следовало доложить о себе сразу по прибытии, но уж чересчур велик был соблазн переночевать на постоялом дворе и нормально поужинать. Слишком хорошо ему было известно, чем кормят полковые кухни царской армии.
Яковлев, комендант крепости, худой и плохо выбритый, встретил Сергея таким густым запахом перегара, что того начало мутить — сказывалось, конечно, и похмелье после вчерашних «подвигов». Но принял он юного капитана радушно, будто Тарлов был его старым приятелем. Об опоздании речи не зашло. Яковлев похвалил поваров на постоялом дворе, поинтересовался численностью отряда. Сергей назвал число людей, присовокупив к ним Юрия Гавриловича, его дочь и кучера. Все это Яковлев записал, записал и имена, несколько секунд сосредоточенно смотрел в свои записи, затем непроизвольно сделал странный жест, будто считает деньги. Сергей удивился, но потом сообразил, что Яковлев решил записать его отряд на постой за счет полковой кассы, деньги, естественно, пойдут в карман коменданту. Это было обыкновенным делом, и все же Сергей разозлился: в военное время лишним не был ни один рубль.
Записав последнее имя, Яковлев расплылся в улыбке:
— Так вы, значит, служили под началом славного Горовцева в Сибири, а теперь домой, в Москву? Так, Сергей Васильевич?
Тарлов кивнул:
— Такой приказ я получил в Карасуке. Но если вам пришел другой… — Сергей не договорил, но в голосе его прозвучала надежда. Что, если обстоятельства изменились и он сможет вернуться в полк? Но ответ коменданта вернул его на землю:
— Новых приказов для вас не поступало, так что продолжайте выполнять то, что было поручено в Сибири. Кстати, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу, когда прибудете в Москву? — Яковлев нагнулся к Сергею и заговорщицки ему подмигнул. Такая его манера была молодому капитану неприятна, но просьба высшего чина приравнивалась к приказу, и отказаться можно было только тогда, когда это противоречило уставу или когда дело касалось офицерской чести.
— Сделаю все, что в моих силах, — ответил он. Яковлев довольно кивнул:
— Не передадите ли письмо одному моему приятелю? Я бы не хотел, чтобы оно попало в посторонние руки. — Комендант поднялся и хлопнул Тарлова по плечу. — А что, дружище, не выпить ли нам по рюмочке за матушку Россию и за нашу дружбу?
«Избави нас боже от таких друзей», — пронеслось у Сергея в голове.
Комендант же, не дожидаясь ответа, отворил маленький пестро расписанный деревянный шкафчик и достал оттуда рюмку для Сергея. Его собственная, не совсем чистая и захватанная пальцами, уже стояла на столе. Откуда-то он извлек глиняную бутылку, вместимости которой было достаточно, чтобы напоить полроты, и нетвердой рукой разлил водку. Видимо, уйти от Яковлева было не так-то легко.
— За Русь-матушку, Сергей Васильевич! — рявкнул он первый тост.
— За Россию! — Тарлов поднял рюмку и осторожно выпил, водка обожгла горло, он почувствовал, как взбунтовался желудок, поморщился, ощутив спазм, и шумно выдохнул.
Яковлев, видимо, счел это за комплимент и немедленно налил по новой. Сергей ждал, что следующий тост будет за царя, но комендант медлил, грея рюмку в руке, как бы размышляя, что сказать.
— За царевича и за то, чтобы он правил разумнее, чем его отец!
Слова эти вполне могли быть расценены как государственная измена, но Тарлов сделал вид, что ничего не заметил.
— За царя и царевича! — отозвался он с улыбкой и опрокинул рюмку с такой быстротой, что водка попала не в то горло. Сергей зашелся в кашле.
Яковлев бросил на него снисходительный взгляд.
— Ваша верность царю, Сергей Васильевич, делает вам честь. Петр недостоин этого — вина за позорную войну на нем одном. Он вступил в соглашение с поляками, этим проклятым Богом народом, и тем самым подтолкнул шведов к нападению. Царь еще поплатится за этот просчет. Карл сровняет с землей этот свинарник, построенный в финских болотах, который царь назвал в свою честь — да еще и на проклятом наречии, которым говорят только иноземные еретики. Санкт-Петербург! Ха!
Яковлев презрительно выплюнул это название и снова наполнил рюмки. Вместо того чтобы сказать тост, он продолжал:
— Шведский король пострижет Петра в монахи и отправит его в монастырь на Север, на острова, а на трон посадит Алексея Петровича. Царевич истинно русский человек, не то что его отец, веру православную чтит. Ему тоже не по душе все эти новомодные обычаи и обряды. Вот за кого надо выпить, Сергей Васильевич, а не за царя-еретика! Бог отвернулся от него!
Эта речь не просто граничила с изменой, она изобличала в Яковлеве государственного преступника, опасного заговорщика. Более всего Сергея поразил тот факт, что комендант выражал свои идеи столь открыто. Что такого должно было произойти в России за те два года, что он провел в Сибири, если офицер считает возможным произносить подобные речи?
Яковлев заметил, как смешался Сергей, и покровительственно похлопал его по плечу:
— Поверьте мне, Сергей Васильевич, звезда удачи нашего царя клонится к закату, вся надежда только на царевича, и не замечать этого — величайшая глупость.
Комендант протянул ему рюмку, которую Тарлов схватил почти с жадностью. Водка опалила внутренности, но сейчас ему просто необходима была подобная встряска. Яковлев же продолжал с большим самодовольством рассказ о восстании на юге. Если верить ему, мятеж разгорелся из-за непомерных налогов, которыми обложил своих подданных царь-язычник. Деньги требовались на ведение войны, которую сам же царь и спровоцировал.
— Царь больше не хозяин в собственной стране, он не в силах удержать ее! Каким образом он надеется выстоять против шведов, лучшей армии, какую только видел свет? Солдаты Карла побьют наши полки, как град пшеницу. Господи Иисусе, Спаситель наш, благодарю тебя, что мне не придется сражаться против шведов! Мне приказано оставаться в Уфе. А вы послушайте моего совета, задержитесь сколько можно в Москве, поближе к царевичу. Когда царь будет низвергнут, Алексею Петровичу понадобятся верные солдаты и офицеры, а его благодарность не заставит себя ждать, Сергей Васильевич. Считайте, что вы уже майор, а возможно, и полковник.
В первый момент Тарлова охватило желание доказать свою верность царю с помощью сабли, но, поразмыслив, он решил, что слова коменданта — только пьяная болтовня, которую и всерьез-то принимать
