сына.
— Аллах не помог нам победить в этой войне, разве он поможет нам теперь?! — яростно выкрикнул Монгур и сам испугался своих дерзких слов. В глубине души он знал, что Кицак прав: ему не оставалось ничего другого, как испить до дна чашу бедствий. Монгур покорно склонил голову.
— Мы сдаемся, казак! — тихо проговорил хан, с сожалением бросил на землю ружье, которое выменял у русского купца за связку собольих шкурок, и, подняв руки, медленно пошел к русскому офицеру.
Когда прочие татары последовали примеру предводителя, Тарлов облегченно выдохнул. От их отряда осталось едва ли восемьдесят человек, но они доставили ему и его людям больше проблем, чем все остальные мятежники, вместе взятые. И хотя казачий отряд превосходил их числом, преследовать татар пришлось несколько дней, да и загнать их в ловушку удалось с трудом.
Торжествуя, он вглядывался в посеревшие от разочарования лица мятежников. Многие из них были ранены, но в глазах горела нескрываемая ярость: русские победили хитростью, а это было унизительно.
Сергей чувствовал себя почти таким же изнуренным и обессиленным, как и пленники, но показать свою слабость не мог. По-военному прямо сидя в седле, он приказал казакам связать пленников, дав им возможность промыть и перевязать раны. Затем спешился и шагнул навстречу своему вахмистру, коренастому мужчине невысокого роста. Он был почти вдвое старше Тарлова, грубое лицо его казалось вырубленным из цельного куска дерева, а светлые волосы свалялись и потемнели.
— Хорошо, что вы не пригнали сюда этих проклятых татар чуть раньше, капитан. Когда мы подъехали к скалам, эти дикари уже маячили на горизонте. Если бы они больше смотрели на то, что находится впереди, и меньше обращали внимания на вас, они бы точно нас заприметили, — доложил Иван Добрович, которого все в отряде называли просто Ваней. Он был страшно доволен, что план командира удался и что в этом была и его заслуга.
Сергей хлопнул его по плечу:
— Ты и твои ребята славно поработали! Мы захватили их, не потеряв ни одного человека. Генерал Горовцев будет рад услышать это.
Ваня отмахнулся:
— Да откуда ему узнать? Он возвращается назад, и вряд ли его заботят эти непокорные дикари, зато комендант Мендарчук водочки не пожалеет! — И Ваня облизнул губы, предвкушая застолье в честь победы. Тут он вспомнил, что в седельной сумке у него еще осталось полфляги водки.
— Может, хлебнем по глоточку, Сергей Васильевич? — И, не дожидаясь ответа, побежал к скалам, где были оставлены лошади.
Тарлов не думал о водке — его мысли занимал пленный хан, которого уже вели к нему двое казаков. Тарлов вытянулся и попытался принять грозный вид.
— Было большим просчетом с твоей стороны поднимать оружие против русского царя, но ты уже поплатился за это, потеряв своих людей! — сказал Тарлов.
Монгур, прищурившись, рассматривал молодого офицера. Русский был почти на голову выше его, но выглядел куда стройнее и изящнее. Широкие плечи были плотно обтянуты зеленым сукном мундира, в светло-голубых глазах светилось любопытство, а лицо было по-юношески привлекательным, но, пожалуй, слишком мягким. «Молокосос, — думал хан в ярости, — он сумел провести меня!» Этот русский обманул его, опытного воина и предводителя татарских племен, заманил в ловушку. Монгур почти слышал, как смеются над ним старейшины других племен. Ему хотелось схватить мальчишку и переломить ему хребет, но хан понимал, что от него сейчас зависела судьба всего племени. Один неверный шаг, и его народ будет уничтожен: псы русского царя не знают жалости. Все в нем противилось тому, чтобы покориться этому русскому, но выбора не оставалось. Хан склонил голову и принял смиренный вид.
— Ты победил, великий воин, и теперь я прошу лишь о милости. Наши жены и дети голодают в степи, а наши враги рыщут вокруг, словно волки возле овечьего стада. Отпусти нас, и мы до скончания времен будем возносить имя твое.
— Ты меня не проведешь, хан! Вы поднялись против царя и должны быть наказаны!
Тарлов пристально взглянул на Монгура. Степняки, которых он встречал до этого времени, если и пытались говорить по-русски, то страшно коверкали речь, понять их было почти невозможно, но этот татарин говорил почти чисто, он годами жил в Москве, хотя земли его племени не принадлежали русскому царству. Последнее и было тем обстоятельством, которое Сергей намеревался изменить.
— Ты слышал мои слова, татарин! Ты поклянешься в верности государю и выдашь заложником старшего сына, чтобы подтвердить свои мирные намерения.
Монгур тихо зарычал, как волк, попавший в ловушку.
— Мое племя признает царя господином и заплатит ясак, но сына я не отдам!
— Тогда у меня нет выбора. Придется отдать приказ расстрелять всех.
Тарлов поднял руку. По этому сигналу казаки подняли ружья и прицелились. Когда они взвели курки, татарин упал на колени и умоляюще протянул к Сергею руки:
— Смилуйся, господин! Мы будем верными слугами твоему царю, только оставь мне сына. Ты можешь взять всех овец и лошадей, всех, что у меня есть, и много драгоценных мехов! У меня есть золото, монеты из твоей России и из Персии и золотые самородки, которые приносит Обь. Все это будет твоим, пощади только сына!
Монгур презирал себя в эту минуту, но речь шла о спасении его единственного сына, а ради этого он был готов заплатить любую цену.
— Возьми мою жену, мою дочь, поедем со мной — ты выберешь себе самую красивую!
На мгновение хану показалось, что офицер согласится на это предложение. Отделаться дешевле он и не мечтал: дочерей у него было больше, чем лошадей, и ежегодно рождались новые девочки.
Тарлов почувствовал жалость к хану, который, кажется, действительно был привязан к своему сыну, но приказ генерала Горовцева обсуждению не подлежал.
— Мне очень жаль, татарин, но ты выдашь мне сына, либо вы останетесь нашими пленниками.
Некоторые татары, стоявшие поблизости, выдохнули — последняя фраза звучала куда лучше, чем угроза расстрелять всех на месте.
Кицак, ободренный обращенными к нему с надеждой взглядами, решил воспользоваться замешательством хана:
— Ты сам сказал, что наши жены и дети теперь беззащитны. Неужели ради одного маленького ребенка ты хочешь ввергнуть в несчастье все племя?
Монгур услышал согласный ропот своих людей и понял, что его судьба балансирует на клинке сабли. Если он откажется выдать сына, люди не подчинятся ему и выберут своим предводителем Кицака. У того нет своих сыновей, и он прикажет выдать русским племянника — так или иначе Угур станет заложником. Он должен решиться на это, если хочет остаться ханом.
Монгур бросил на шурина свирепый взгляд и выдавил из себя нужные слова. Еще минуту назад он был готов скорее откусить собственный язык, но теперь он твердо сказал:
— Да будет так, русский. Я отдам сына!
— Хорошо! Выбери одного из своих людей, который привезет его ко мне. С ним поедут четыре казака и мой вахмистр. Если они не вернутся вовремя, мы расстреляем оставшихся!
Хан испуганно вздрогнул.
— А что будет с нами, пока твои люди будут ездить в орду?
— Мы отведем вас в Карасук[4], — холодно ответил Сергей. — Там вы поклянетесь в верности царю. А теперь укажи мне своего посла.
«А офицер не так прост, хотя и молод», — подумал Монгур и невольно почувствовал уважение к русскому. Затем он повернулся к шурину:
— Скачи в орду! Зейна послушает тебя!
Монгура охватил страх, что его любимая жена откажется отдать сына, но и тайная радость появилась: если Кицак вынудит сестру отдать русским Угура, Зейна никогда не простит ему этого и постарается сделать так, что племя никогда не выберет Кицака ханом.
Кицак понял это, как только услышал приказ, — он хорошо знал свою сестру и больше всего желал бы
