Неприятельский авангард день за днем прокладывал дорогу, настилая гать[12] для безопасности; войско тянулось по ней, словно гигантский червь. Возможности для неожиданного нападения в этом непролазном болоте не было никакой, а тем более для ночной атаки. Правда, местность принудила войско растянуться длинной и узкой колонной, но зато она же защищала шведов от внезапных конных набегов.
Тарлов понимал, что отряду необходимы опытные проводники, которые могли бы указать места, пригодные для быстрой атаки и такого же быстрого отступления, иначе лошади, увязшие в топкой почве, подставили бы всадников под неприятельские пули. Если он не хочет сгубить своих людей напрасно, нужно искать какой-то выход.
Сирин же в это время размышляла о вещах куда более прозаичных: переполненный мочевой пузырь настойчиво напоминал о себе, и она повернула жеребца в сторону. Каждый раз, уединяясь по естественной надобности, она испытывала смертельный ужас — судьба несчастных финских девушек наглядно демонстрировала, что ждет ее в случае разоблачения. Первого она успеет застрелить из пистолета, второго зарубит, но потом ей не поможет и сам капитан — если сочтет нужным вмешаться. Со времени их отъезда из Крапивно Сергей стал резок и угрюм, именуя ее не иначе как «чертов татарин».
Она забралась в кусты, огляделась и увидела, как Кицак, остановив свою лошадь рядом со Златогривым, приказывает всадникам проезжать дальше. Она почувствовала прилив благодарности — без помощи родича ей не удалось бы сохранить тайну в этом походе. Порой она задавалась вопросом: какую плату он однажды потребует за это? До сих пор Кицак довольствовался тем, что жадно набрасывался на добычу, собираясь, видимо, как и замышлял, вернуться в родную степь богатым человеком, но Сирин подозревала, что на уме у него было что-то иное. Закон чести велел Кицаку отомстить ее отцу и своей сестре, но путешествие на запад открыло ему, что в жизни есть и другой мир, помимо юрт и коз. С другой стороны, он, как и Сирин, навсегда останется чужаком в этой стране.
Несмотря на то что Сирин уже почти привыкла к жизни в окружении русских, она все же желала свержения царя. Девушка мечтала явиться к родному народу как вестница свободы.
Тихий свист вывел ее из задумчивости. Она огляделась по сторонам и увидела, что Кицак машет ей рукой, указывая на одного из всадников, который тоже спешился, чтобы облегчиться. Сирин забилась еще глубже в кусты, стянула штаны и завершила свои дела так быстро, как только могла. Вновь садясь в седло, Сирин размышляла о том, что скоро вновь начнутся месячные кровотечения, последние два раза они так и не пришли, поэтому не было нужды заботиться, как это скрыть. Но сейчас она почувствовала тянущую боль внизу живота — надо было снова запасаться мхом и берестой. Выкидывать пропитанный кровью мох было опасно: вдруг кто-то из отряда заметит? Но и сжигать в костре — не лучший вариант. Это значило, что ей нужно быть еще осторожнее, чем обычно.
Сирин провела рукой по волосам и отметила, насколько они отросли.
— Скоро тебе придется подстричь мне волосы, — сказала она Кицаку.
Татарин рассеянно кивнул — очевидно, в мыслях у него было что-то другое:
— Русский предводитель выглядит так, словно по-настоящему рвется в бой.
Она вспомнила напряженное лицо Сергея и кивнула. День ото дня груз ответственности все сильнее угнетал капитана, на лице его отражались только злость и усталость, но сочувствия к нему Сирин в себе не находила. Ее злило, что Сергей направляет своих солдат не против врага, а против беззащитных крестьян. Ее соплеменники тоже порой нападали на неприятельские деревни, но тамошние обитатели обходились с оружием не хуже воинов Монгура. И женщин степняки не насиловали на месте, порой их уводили в качестве добычи, но всегда давали место в юрте.
Для Кицака опасения Сирин были ясны:
— Выкинь лишние мысли из головы! Ты воин, а не сопливая девчонка!
Сирин вздрогнула, прочитав в его глазах беспокойство.
— Спасибо… — прошептала она и постаралась принять равнодушный вид.
Это удалось ей весьма неплохо: уже вечером она от души смеялась над Ваниными скабрезными шутками. Она насадила на отточенную палку кусок мяса, добытый в последней разграбленной деревне, поджарила и с аппетитом съела. Дрова были мокрыми, костер нещадно дымил, но ни Сирин, ни остальные не обращали на это внимания. Она изо всех сил пыталась поддерживать огонь, чтобы люди могли просушить одежду и одеяла. Дождь прекратился, и все немного повеселели. Когда солнце закатилось, Канг, Ишмет и Кицак назначили караульных, прочие же с шутками и смехом улеглись спать.
Сирин завернулась в одеяло с головой и улеглась, как обычно, между Ваней и Сергеем. Лежа с закрытыми глазами, она не засыпала, прислушиваясь к болтовне вахмистра, — он изо всех сил старался поднять своему капитану настроение.
— Спокойной ночи! — только и ответил Сергей. Прозвучало это как «заткнись!».
— Доброй ночи, Сергей Васильевич! Доброй ночи, Бахадур! — Ваня вольготно растянулся, раскинув руки, и тотчас раздался его громовой храп.
Вокруг храпели, сопели и кашляли — обычно Сирин не замечала этого, привыкнув спать рядом с мужчинами, но сегодня почему-то долго не могла заснуть. Она заметила, что Сергей тоже не спит, ворочаясь с боку на бок, и едва удержалась от того, чтобы заговорить с ним. Уж конечно, он думает о шведах и о сражении, которое ожидает их вскоре, решила она и почувствовала, как веки ее тяжелеют.
2
Сирин очнулась от тревожного фырканья лошади. Она посмотрела на небо — в просветах между тучами проглядывали редкие тусклые звезды, тьма стояла — хоть глаз выколи. Сергей спал, Ванино присутствие выдавал громкий храп. Казалось, все было мирно, и все же смутная тревога не покидала ее. Она попыталась разглядеть караульных, но никого не увидела, даже шагов слышно не было. Внезапно одну из звезд, сверкавшую низко над горизонтом, закрыла непонятная тень, — какой-то человек крался через лагерь, и крался он к тому месту, где спал Сергей.
В чем Сирин точно была убеждена — это не был друг. На мгновение она растерялась. Закричи она сейчас — Сергей все равно не сумеет моментально проснуться и сообразить, в чем дело. Сирин уже собиралась выхватить саблю и броситься на защиту капитана — жест сколь решительный, столь же и бесполезный, — но тут она вспомнила про пистолет. Вчера их отряд подошел к шведскому войску совсем близко, так что она решила положить заряженное оружие рядом, завернув его в шинель, чтобы не отсырел порох. Она вскинула пистолет, взвела курок и нажала спуск. Порох с шипением вспыхнул — выстрел!
В свете вспышки Сирин разглядела, как чужак резко остановился, точно наткнулся на невидимую стену, раздался странный клокочущий звук, а затем тяжелый удар о землю. В темноте кто-то громко выругался, а затем весь лагерь взорвался звуками. Сергей вскочил. Еще не поняв, в чем дело, он крикнул:
— Огня! Живо!
Кицак первым прыгнул к лагерному костру, разгреб угли и подбросил сухих листьев и хвороста. Поначалу казалось, что огонь погас вовсе, потом ветки неохотно занялись. Вскоре зажглись другие костры, и пламя осветило поляну. Всего в лагере схватили около тридцати чужаков, несколько калмыков лежали с перерезанным горлом. Кое-кто из пришельцев пытался бежать, но солдаты в ярости бросились на них. Тарлову с трудом удалость втолковать азиатам, что нужно оставить в живых хотя бы нескольких чужаков. К нему привели троих — двое были ранены, один, казалось, сошел с ума от страха.
Сергей бросил быстрый взгляд на мертвеца, валявшегося едва в двух шагах от его спального места, и невесело улыбнулся Бахадуру:
— Ты спас не только мою жизнь, но и жизни многих наших людей.
Сирин посмотрела на человека, навсегда унесшего в себе пулю от ее пистолета и вздрогнула от запоздалого страха. Руки и ноги противно тряслись, но она старалась собраться с силами:
— Ты спас мне жизнь в схватке на «Святом Никодиме», теперь мы квиты.
Голос Сирин звучал твердо, разве что слова она произносила медленнее, чем обычно, ей требовалась пауза, чтобы выдавить из себя следующее слово.
