— Мне кажется, что своей цели они достигли, так зачем же?..
Блюхер остановился и сказал, глядя в лицо Лэнга:
— Они не хотят, чтобы кто-нибудь знал об их тайне.
Увидев, что гостиница уже недалеко, Лэнг не на шутку обрадовался.
— О какой еще тайне?
— Точно не знаю, но тут есть какая-то связь с исследованиями Хаффа. Я кое-чем ему помогал…
— Герр Блюхер, мы можем посидеть в баре и там все обсудить, — вступила в разговор Герт.
Немец опять покачал головой.
— Нет, там слишком темно.
Ресторан и бар «Рыцарской» гостиницы отличались исключительной мрачностью отделки, казавшейся чрезмерной даже гурманам из высшего общества, питавшим пристрастие к интимной обстановке во время трапезы. Помещение, обставленное старинной мебелью из полированного дерева и освещенное лишь крошечными, слабенькими настольными лампами, больше походило на пещеру, чем на обеденный зал современного отеля.
— В таком случае пойдемте к нам в номер, — предложила Герт. — Там можно удобно сесть и побеседовать.
Через несколько минут все трое расположились в гостиной их номера вокруг невысокого столика, сервированного по заказу кофейником и тремя чашками.
— Так о чем все-таки Дон писал книгу? — спросил Лэнг, наливая кофе.
Герт предложила Блюхеру сахар; тот вскинул руку, отказываясь.
— О военных преступниках, немецких военных преступниках.
— И вы принимали участие в его исследованиях?
Старый немец издал непонятный звук, больше всего походивший на горький смех.
— В исследованиях? Зачем мне исследования? Я же лично знал большинство из них!
— Вы имеете в виду Гиммлера, Геринга и прочих? — осведомился Лэнг.
Блюхер покачал головой.
— Нет-нет. Я говорю о тех, кто остались безнаказанными.
— И вы были с ними знакомы? — не скрывая изумления, переспросил Лэнг.
— О, не сказать, чтобы хорошо. Ведь, когда война закончилась, мне было лишь семь-восемь лет. Это был мой отец. Он работал в газете, подчиненной министерству пропаганды герра Геббельса, встречался с очень многими из этих людей, брал у них интервью для радио или газеты. Всякие предварительные вопросы они часто обсуждали в нашей берлинской квартире. Отец говорил, что я должен присматриваться к ним, что они когда-нибудь станут знаменитостями.
Довольно точное предсказание, разве что со знаком минус.
Профессор уставился в пространство на что-то, видимое только ему одному, и продолжал:
— Эти «знаменитости» и прикончили моего отца. Под конец войны его призвали в фолькстшурм, ополчение из мальчишек и стариков, которое должно было оборонять Берлин от русских. Он ушел с позиций, чтобы убедиться, что мы с матерью и братом благополучно выбрались из города на запад, к союзникам. И за это его по приказу одной из этих самых «знаменитостей» повесили на фонарном столбе, как дезертира.
— Но как получилось, что эти люди избегли наказания? — поинтересовалась Герт.
— Так ведь они были полезны. Как, по-вашему, следовало поступить с человеком, использовавшим рабский труд и создавшим систему оружия, предназначенную для убийства сотен, если не тысяч, гражданских жителей, включая женщин и детей?
— Я считаю, что для такого самое место на скамье подсудимых в Нюрнберге, — ответил Лэнг.
— И для Вернера фон Брауна, руководителя вашей космической программы? Его ракеты «Фау-1» и «Фау-2» обстреливали Лондон. На него трудились евреи, поляки, люди любых национальностей, какие только подворачивались в лагерях, и в конце концов погибали от голода и истощения. И все же он оказался слишком ценным для того, чтобы предать его суду траб… труб…
— Трибунала, — подсказал Лэнг. Он застыл, так и не донеся до рта чашку с кофе. — Вы говорите о том самом фон Брауне, руководившем космической программой США?
Старик кивнул.
— Соревнование насчет того, кто первым достигнет Луны, проходило между немецкими учеными, работавшими на русских, и вашими немецкими учеными. Фон Браун сдался американской армии. Некоторым его сотрудникам повезло меньше. Они попали в руки коммунистов.
Лэнг поставил чашку, не сделав ни глотка.
— А были и другие?
Еще один решительный кивок.
— Были, и много. Ваша разведка…
— УСС[23], — предположил Лэнг.
— УСС и его наследники вывезли из Германии множество нацистов — тех, кто, по их расчетам, мог бы пригодиться для шпионажа или, напротив, борьбы против русских шпионов. Для этих действий было даже название придумано — «Операция „Скрепка“».
Услышав такую банальную историю, Лэнг не мог сдержать улыбку.
— И вы считаете, что эти старики-нацисты приняли меры, чтобы не позволить Дону распространить о них какие-то сведения?
— Этого быть не может, — поддержала его Герт. — Ведь им сейчас лет по восемьдесят-девяносто. Дона Хаффа не переехали инвалидным креслом и не разбили ему голову клюкой.
Блюхер сделал большой глоток и поставил чашку на стол.
— Была такая организация, «Die Spinne» — «Паук»; она специально занималась вывозом нацистов из Германии. Таких людей, как Борман, личный секретарь Гитлера, или Менгеле, проводивший медицинские эксперименты на живых заключенных в лагерях. Многие уезжали по ватиканским паспортам.
Лэнг взглянул на Герт; он хорошо помнил, как она упоминала эту самую организацию.
— Но вы же не думаете…
— Нет-нет, я вовсе не думаю, что с вашим другом разделалась какая-то нацистская организация. Как совершенно правильно заметила фройляйн Фукс, все старые нацисты либо уже покойники, либо близки к тому. Вероятно, ваш друг добрался до какой-то другой информации, может быть, сам об этом не догадываясь.
Пока что пользы никакой, подумал Лэнг.
— А вы сами… какое отношение ко всему этому имеете лично вы? То есть я понимаю, что благодаря вашему отцу — самое прямое, но с Доном-то вас что свело?
Блюхер вдруг сгорбился, как будто ему на плечи легла огромная тяжесть, и уставился прямо перед собой.
— После войны я окончил школу, поступил в университет — здесь же, в Гейдельберге. Я интересовался историей и получил по ней ученую степень, — он печально улыбнулся. — Я мог и не получить ее. Моя диссертация была посвящена военным преступникам, сумевшим избежать наказания, а это была весьма непопулярная тема. Мне представляется, что я не стал бы доктором философии, если бы в администрации не боялись, что миру станет известно, как они зарубили такое исследование. — Он повернулся и с искренней болью взглянул на Лэнга. — Когда дело касается войны, у немцев пробуждается нечто вроде общенародной амнезии. Тема непопулярна, и я был чуть ли не самым непопулярным преподавателем. К счастью, меня пригласили преподавать в Англию, в Кембридж. Там и прошла большая часть моей академической карьеры.
После того как я оставил работу и вернулся сюда, на факультете не осталось почти никого из моих старых знакомых. Жена умерла спустя год после нашего возвращения, и я боялся, что от скуки вскоре последую за нею. И тут выяснилось, что ваш друг каким-то образом наткнулся на мою диссертацию. Он позвонил мне и спросил, не будет ли мне интересно помочь ему в работе над его книгой. Мне к тому времени ужасно надоела и работа в саду, и все прочие стариковские занятия. Я согласился. Мы переписывались по электронной почте и почти ежедневно разговаривали по телефону. До того самого дня, когда… когда его убили.
