не могла восстановить в памяти, с ней могло случиться много чего. Из того же самого источника, откуда часто всплывали какие-то бессвязные сведения и факты, к ней пришла мысль, что ее портрет показывают в надежде на то, что кто-то сможет ее узнать.
Эта мысль испугала ее. По каким-то причинам, затерявшимся в черноте ее беспамятства, опознание означало для нее опасность. Она понятия не имела, почему, но откуда-то ей было это известно. Пока доктор рассматривал ее изображение на экране, ее глаза шарили по палате в поисках какого-нибудь оружия и наткнулись на занавеску, делящую помещение пополам. Эта занавеска, прикрепленная к металлическому карнизу под потолком, была сейчас сдвинута к стене, но ее можно было в любой момент раздвинуть и обеспечить необходимую приватность. Правда, необходимости в этом не возникало, так как в палате она была одна.
Как только ее лицо исчезло с экрана, доктор выключил телевизор и помог ей слезть с кровати для очередной прогулки. Она безропотно подчинилась, но мысли ее были заняты все тем же металлическим карнизом.
И лишь тогда она догадалась произнести на том же языке, на каком говорил диктор телевидения:
— Я снова слышу.
Доктор пришел в совершенно искренний восторг, к которому, правда, примешивалось изумление от столь внезапного возвращения слуха. Он пожелал немедленно осмотреть ее уши и привлек на помощь своего коллегу-отоларинголога, молодого человека с редкими белокурыми волосами, который, сделав несколько звонков по сотовому телефону, назначил ей на завтра целую кучу анализов и процедур.
Отоларинголог, тоже облаченный в длинный белый халат, низко поклонился, отчего сразу стал похож на гуся, вытягивающего шею, и сказал:
— Мадам, пусть я не знаю, как вас зовут, но уверен, что вы чувствуете себя достаточно хорошо для того, чтобы составить нам за ужином компанию в столовой для врачей, а не ужинать здесь в одиночестве.
Придерживая одной рукой больничную рубаху на груди, она изобразила самый изящный реверанс, на какой была способна.
— Я буду очень рада, если только вы сможете найти для меня какую-нибудь одежду.
Она действительно была бы очень рада. И тому, что к ней вернулся слух, и тому, что окажется рядом с людьми, хотя и знала откуда-то, что ей грозит опасность, не понимая, от кого и почему. И еще она радостно предвкушала возможность съесть что-то другое, а не ту безвкусную и бесцветную, хотя, вероятно, очень полезную диетическую пищу, приносимую ей трижды в день в палату.
Несмотря на границы, больничная еда во всех странах была одинаковой.
Столовая для врачей вряд ли заслуживала столь громкого названия. Исцарапанный стол и шесть стульев занимали почти всю комнатушку. Судя по запахам и грохоту кастрюль, она предположила, что помещение примыкает к кухне. За столом сидели доктор Филипп — так звали седого врача, она только что это узнала, — молодой отоларинголог и еще двое медиков. Перед ними на бамбуковых салфетках стояли металлические тарелки. Один из докторов пространно рассказывал о проблемах с печенью у некоей мадам Мадеклер. Она слушала это пространное и не особенно способствующее повышению аппетита повествование только потому, что возможность слышать после долгого перерыва все еще была для нее в новинку.
— Конечно, если образования злокачественны, это будет проблематично, ведь ясно…
Из кухни вошел мужчина с подносом, на котором стоял графин с красным вином и несколько стаканов. Все сразу стихли. Повар (если это был повар) поставил поднос на стол и вышел. Доктор Филипп, как старший по возрасту и положению, налил немного, покрутил стакан, понюхал и в конце концов пригубил.
О мадам Мадеклер и ее печени на время забыли.
— Снова из второго сбора, — объявил доктор.
Врачи разочарованно застонали.
— Мы можем позволить себе и что-нибудь получше, — заявил отоларинголог.
— Ну, кто готов пожертвовать своим погребом ради товарищей? — спросил один из незнакомых ей докторов.
Ответом ему послужило молчание, а затем беседа вернулась к печени мадам Мадеклер.
— И что, действительно, без операции никак не обойтись? — поинтересовался самый младший.
На сей раз она отвлеклась от разговора и не сразу поняла, что один из врачей обращается к ней.
— Вы не могли бы сказать, какое самое раннее воспоминание у вас сохранилось?
— Это доктор Роже, наш психиатр, — сказал доктор Филипп. — Он и попросил пригласить вас на наше неофициальное собрание, когда к вам вернется слух. — Он улыбнулся и окинул взглядом стол. — Трудно найти менее официальное собрание, чем это.
Присутствующие засмеялись.
— И пусть вас не смущает то, что он так вас разглядывает. Он так воспринимает всех симпатичных девушек, все равно, больных или здоровых.
Снова смех.
— Самое раннее, — повторила она, мысленно навалившись на белую стену, каковой являлась ее память. — Пожалуй, склон, где меня нашли.
— Вы говорите с легким акцентом. Вы сознаете, что…
Из кухни снова появился тот же самый мужчина. На сей раз в руках у него была большая сковорода, пахнущая пряным жареным мясом.
— Баранина, — заметил отоларинголог.
— С розмарином, — добавил другой молодой врач.
— Будем надеяться, что его немного, — высказался доктор Филипп.
О состоянии ее памяти забыли так же быстро, как и о печени мадам Мадеклер. Разговор переключился на баранину. Не лучше ли жарить ее на вертеле? А вот как ее готовят в одном парижском заведении…
И снова она перестала вслушиваться в слова.
Ее воображению вдруг представился Наполеон, сидящий за столом перед своей палаткой под Ватерлоо. Он видел вдали тучу ныли, которая могла означать лишь то, что пруссаки придут вовремя и успеют присоединиться к Веллингтону. Но он говорил с приближенными о том, какой сыр бри вкуснее — из цельного молока или из снятого.
Она улыбнулась. У какого-то человека, какого-то определенного человека всегда вертелись на языке шутки по поводу французов. Если бы только она могла вспомнить…
Через час она благополучно добрела до своей палаты мимо дежурившей в коридоре медсестры.
Там она огляделась. Она была уверена, что, уходя, оставила дверь шкафа закрытой. Возможно, служительница что-то искала…
Но она так не думала.
И снова ощущение неопределенной опасности.
Она позволила медсестре помочь ей забраться в постель, прикинулась спящей и делала вид, что спит, пока чавкающий звук резиновых подошв не удалился за дверь. Откинув простыни, она встала, забралась на другую кровать и, с трудом удерживаясь на пляшущих пружинах, за считаные секунды открутила карниз, вернее, кусок трубы с кольцами для занавеси.
Сейчас, не так, как было со всеми предыдущими ее поступками, она понимала, что необходимо спешить. Потому она за обедом лишь крутила стакан в руках, но не пила. Ей не хотелось усложнять борьбу со сном еще и действием алкоголя.
Тем более что вино было из винограда второго сбора.
Глава 32
