людей, знающих какую-то финансовую науку, которую якобы никто кроме них не знает. В деле финансовом мы пали духом и, наконец, до того приубожились, что во всех действиях наших выражается лишь одно рабоподражательное снятие копий с европейских финансовых систем и порядков» [8] .
Мысли Кокорева – защита отечественного товаропроизводителя от иностранной конкуренции, активное вмешательство государства в железнодорожное строительство, дешевый кредит для помещиков – реализуют новые министры финансов Остроградский и Витте.
Но самому Кокореву уже не удалось воспользоваться итогами изоляционистского реванша. 23 апреля 1889 г. он умер, и его единоверцы, поморы, выделявшиеся на фоне столичной толпы необычными старорусскими одеяниями, вынесли из роскошного особняка на полотенцах дубовый гроб, долбленый, без единого гвоздя, и на руках донесли до Малой Охты. Фамильное захоронение Кокоревых до сих пор сохранилось в восточном углу Малоохтинского кладбища.
Некрологи были немногочисленны и немногословны. Сын предпринимательство бросил, стал дворянином, служил в гвардии. Дочь вышла замуж за крупного чиновника. И только вдова вплоть до смерти сохраняла память о муже – давала огромные деньги петербургской поморской общине [9] . Сегодня имя Василия Кокорева помнят только историки.
Между тем, Василий Кокорев – настоящий русский гений. Время то улыбалось ему, то обходилось жестоко. Но он не изменил себе, не разорился, не сдался. Ему принадлежало множество новаторских деловых начинаний. Он создал десятки тысяч рабочих мест. Был предприимчив и деловит, как любой «титан» Драйзера. Родись в Америке, кончил бы великим капитаном индустрии. В России его смерть почти никто не заметил. Остались нефтепромыслы Баку, церкви, приюты, дома, железные дороги, крупнейший в стране частный банк.
Колониальщики [10]
Немногие магазины сохранили в советское время память об именах прежних владельцев. Но и в Ленинграде, и в Москве гастрономы на Невском и улице Горького по традиции называли «Елисеевскими». И хотя ассортимент их к началу 1980-х годов мало отличался от других продмагов с их тремя сортами колбасы и двумя – сыра, а жители уже не могли помнить, чем здесь торговали до 1917 г., память о бывших хозяевах странным образом держалась.
В Ленинграде «Елисеевский» (переименованный в «Центральный гастроном») долго находился на ремонте, а когда наконец открылся, произошел скандал: посетители утверждали, что за время реконструкции исчезла роскошная люстра, висевшая в центре главного торгового зала. Как ни доказывали историки, что люстры никакой с роду не водилось, что это какой-то оптический обман, она таилась в общественном бессознательном как признак богатства и изысканности.
И действительно, для императорской России и для ее блистательной столицы «Торговый дом братья Елисеевы» – эксклюзивен.
В 1813 г., через год после изгнания Наполеона из России, «казенный поселянин» деревни Новоселки Ярославской губернии Петр Елисеев открыл в доме Котомина на углу Невского и Мойки торговлю вином и колониальными товарами. Откуда у Петра Елисеева нашлись средства для аренды лавки в одном из самых фешенебельных кварталов города – история умалчивает. Но думается, что его не миновала участь большинства «питерщиков» – мужиков, находивших заработок в Петербурге. Судьба этих безымянных деревенских мальчишек хорошо нам известна по чеховскому «Ваньке Жукову».
В 12 лет Петра Елисеева с оказией отправили в столицу к земляку. Здесь он стал «мальчиком» в лавке – прислугой за всеми: убирал, бегал на посылках, нянчил хозяйских детей, ходил по воду, ставил самовар. Жил в хозяйской квартире вместе с приказчиками, работал за харчи.
Лавки открывались обычно на рассвете, закрывались поздним вечером. Зимой их не отапливали. Выходных в году четыре: Пасха, Троица, Рождество, Прощеное воскресенье. Чтобы выжить и выдержать, надобно обладать недюжинным здоровьем и терпением.
Закончил многолетнее ученичество, получил от хозяина первую получку, сапоги, городскую одежду и с подарками родне отправился на короткую побывку в родную деревню Новоселки. Одарил родных, стал первым женихом на деревне. Деньги в деревне редки и особенно дороги – можно заплатить подати, поправить хозяйство.
Петербург пушкинского времени – город, тон в котором задают гвардия и двор. Петербургские дворяне – русские европейцы – одеваются по последней парижской моде, чередуют русский с французским, пьют заморские вина и потребляют самые изысканные кушанья из-за границы. Даже декабристы в «Евгении Онегине» ведут свои разговоры «между лафитом и клико», т. е. за обедом. Из русских продуктов на обеденном столе рыбные, мясные и овощные блюда; из-за границы везли в Петербург цитрусовые, виноград, ананасы, сыры, паштеты, копчения, колбасы, устрицы.
Не случайно образец шика для Хлестакова – «суп в кастрюльке», который «прямо на пароходе приехал из Парижа: откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе».
Экономить на столе считается мещанством, повара – французы (или обученные ими крепостные), также и рестораторы. К каждому блюду подавали особое вино, и нарушить этот раз и навсегда заведенный порядок считалось в высшем кругу просто неприличным. Херес подают к супу; белые французские столовые вина – к рыбе; к главному мясному блюду – красные вина; к ростбифу – портвейн; к индейке – сотерн; к телятине – шабли. К жаркому идут малага или мускат. Ну, и, наконец, шампанское, полагавшееся по любому торжественному поводу. Лавки, торговавшие деликатесами и винами, назывались «Магазинами колониальных товаров»: в одной из них и стал приказчиком Петр Елисеев.
Приказчик должен уметь завлечь покупателя, не дать ему уйти с пустыми руками. Постоянные посетители могли рассчитывать на кредит. «Не обманешь – не продашь», – гласит русская поговорка. Конечно, приказчики торговались до хрипоты, обмеривали, обвешивали. Обычно товары покупали не сами хозяева, а повара и буфетчики. Вместе с приказчиками и лавочниками они обсчитывали легкомысленных бар – те переплачивали за товар – а выручку делили. Но во всем должна быть мера. Солидные покупатели, обнаружив обман, могли уйти к конкуренту. В колониальной торговле, рассчитанной на прихотливого и обеспеченного покупателя, требовалась особая квалификация.
Современник вспоминал: «То и дело один из приказчиков ныряет в святую святых и является оттуда с лежащим на кончике ножа тонким, как лепесток, куском дивного слезоточивого швейцарского сыра, или с ломтиком божественной салфеточной икры, или с образчиком розовой семги. Приносятся и черные миноги, и соленые грибки, а в рождественские дни… крендели, румяные яблочки. Всякую вещь приказчик старался охарактеризовать с тонкостью, с вежливой строгостью отрекомендовать».
От подручного к младшему, потом к старшему приказчику и, наконец, доверенному, заключавшему от имени хозяина сделки – путь, пройденный Петром Елисеевым. Обманывать хозяина нельзя. Раз пойманный за руку вор отправлялся не солоно хлебавши в деревню. Все ярославцы- хозяева прекрасно знают друг друга, и провинившийся равен прокаженному. Его никто на работу не наймет.
Хозяин играет по отношению к своим «молодцам» роль строгого, но справедливого отца. Жили приказчики в отдельной квартире под присмотром старшего приказчика. После пасхальной заутренней разговлялись все вместе дома у хозяина. Приказчикам лавочник жаловал по пятерке, мальчикам – по двугривенному.
Пройти путь от мальчика до доверенного приказчика доводилось немногим. Доверенный – менеджер по продажам, как сказали бы сейчас. Он вел переговоры с поставщиками, разбирался в сортах и цене вин, брал и давал под честное слово товар на тысячи рублей. Такой приказчик мог рассчитывать и на хорошее жалованье, и на кредит от земляков для открытия собственного дела, за таких часто выдавали замуж купеческих дочерей с хорошим приданым. Приданое и составило первоначальный капитал Петра Елисеева – он женился на ярославке, уроженке Ростовского уезда Анне Гавриловне, дочери содержателя зеленной торговли.
Петр Елисеев затевает собственное дело: открывает магазин на Невском, затем еще один на Васильевском острове, арендует склады для импортных товаров рядом с портовой таможней, переходит в купеческое сословие. Умирая в 1825 г., основатель династии оставил вдове и троим сыновьям процветающую виноторговлю.
После смерти Петра Елисеева два десятка лет торговое предприятие возглавляла его вдова, а затем вплоть до конца XIX века – сыновья основателя: Сергей, Степан и Григорий.
С 1842 г. Елисеевы обладали собственным торговым флотом: вначале три парусника, а затем и пароход «Александр I». Начало навигации означало для петербургских гурманов привоз остендских устриц к Елисееву, и они со страстью поглощали их в его магазине у таможни.
Елисеевы купили винные подвалы на острове Мадейра (где производилась мадера), в португальском Опорто (родина портвейна) и в Бордо. В Петербурге доставленные из-за границы вина разливались (по 15 тысяч бутылок в день) в огромных принадлежавших Елисеевым подвалах на Васильевском острове.
Елисеевские вина, в особенности шампанское и Токай, вытеснили конкурентов в городе и при дворе. Братья начали ввозить в Россию и другие импортные продукты – прованское масло, сыр, табак, кофе, чай. К концу века через их фирму в Россию доставлялась четверть всех иностранных вин (120 тыс. ведер в год), 15 % сыра, 14 % прованского масла.
Никто из второго поколения Елисеевых не получил формального образования. Между тем, им приходилось вести
