металлистов.
В промышленных пригородах жило непропорционально много тверичей, новгородцев, а особенно псковичей, смолян, витебцев (в 1900 г. – 50,2 % крестьян и 51,5 % крестьянок, в 1910 г. соответственно – 49,3 % и 50,0 % крестьян в пригородах было уроженцами этих губерний).
В 1881 г. в тех городских участках, где было большое количество фабрик (Василеостровская 3-я – Гавань и Голодай; Нарвская 3-я – южнее Обводного канала; Выборгская 2-я – набережная Большой Невки), жило непропорционально много крестьян из тех же губерний, что и в промышленных пригородах.
Эти данные подтверждаются и другими источниками. Обследование 11 295 петербургских текстильщиков в 1902 г. дало следующие результаты: в Тверской губернии родилось 26,0 %, в Псковской – 12,8 %, в Петербургской – 11,8 %, в Смоленской – 9,5 %, в Витебской – 8,7 %, в Новгородской – 5,8 %, в Рязанской – 4,9 %, в Московской – 3,8 %, в Калужской – 3,1 %, в Ярославской – 3,0 %, в Тульской – 2,3 %, в остальных – 8,3 % [263] .
70 % рабочих Трубочного завода в начале века были выходцами из Псковской и Смоленской губерний. Далее «нисходящим» порядком следовали уроженцы Рязанской, Тверской, Ярославской и Витебской губерний [264] . На Путиловском заводе из 9 тысяч рабочих в 1900 г. 2 тысячи составляли тверичи, 0,75 – псковичи, 0,7 – смоляне, 0,6 – новгородцы [265] .
Нами были также проанализированы «черные списки», составлявшиеся петербургским «Обществом фабрикантов и заводчиков» [266] . Списки включали наиболее активных забастовщиков, членов профсоюзов и прочие нежелательные элементы (табл. 7.2). Они рассылались администрации и владельцам предприятий.
Все вышесказанное приводит к выводу: наиболее связаны с промышленным производством были крестьяне Псковской, Смоленской, Витебской и Тверской губерний. Зона преимущественной миграции рабочих на фабрики и заводы Петербурга охватывала северо-запад Тверской губернии, северо-восток Смоленской, север Псковской и Витебской губерний.
Между тем, как раз уроженцы этих губерний имели наименьшие традиции земляческой сплоченности. Смоляне, псковичи и витебцы, например, так и не основали в Петербурге своих благотворительных обществ. Тверичи, самые многочисленные из мигрантов, объединились позже ярославцев и костромичей. Смоленская, Псковская и Витебская губернии по сравнению с другими давали наименее грамотных и профессионально подготовленных мигрантов. Среди уроженцев этих губерний в Петербурге меньше всего старожилов и больше – недавних мигрантов.
Ярославская, костромская, коломенская, кашинско-калязинская, архангельская, олонецкая земляческие общины имели давние и установившиеся связи со столицей, восходящие еще к временам крепостного права. Про губернии же, дававшие Петербургу в начале века по преимуществу промышленных рабочих, еще в 1877 г. писали так: «Несмотря на значительные цифры дефицита хлеба, население западных губерний не обнаруживает склонности к отходу». Отмечалась «малоспособность белорусов и псковичей к техническим занятиям и отсутствие в них предприимчивости». «Пскович, – писал исследователь, – в стороне на петербургской трудовой арене, где на его долю достаются самые нехитрые и грязные работы. В Петербурге пскович прежде всего тряпичник и собиратель бытового стекла, а витебляне преимущественно занимаются очищением нечистот» [267] .
Таблица 7.2. Территориальное распределение рабочих, попавших в «черные списки»
Налицо первое важное отличие рабочих и ремесленников в отношении к земляческим общностям. Первые отходили из районов, где профессионально-территориальная специализация была значительно слабее.
Потомственные и кадровые
Вопрос о соотношении потомственных пролетариев и недавних крестьян среди столичного пролетариата конца XIX – начала XX веков является спорным. В советской исторической науке (и даже прежде, в полемике между народниками и марксистами) он был идеологически маркирован. Иначе говоря, идеологический заказ со стороны руководящих инстанций был на потомственного и сознательного пролетария. Так, Л. М. Иванов писал, что в России к 1917 г. преобладали потомственные рабочие [268] , С. Н. Семанов и Э. Э. Крузе считали, что в начале XX века большинство рабочих Петербурга были кадровыми, то есть порвавшими всякие связи с деревней [269] .
Подтвердить или опровергнуть этот взгляд довольно трудно. Проблема, как уже говорилось выше, в том, что городские переписи после 1869 г. не дают распределения профессий ни по сословному происхождению, ни по месту рождения. Поэтому любые выводы в данном случае могут основываться только на косвенных источниках.
Сторонники преобладания кадровых рабочих в столице ссылаются обычно на тот факт, что в Петербургской губернии (по данным промышленной переписи 1929 г.) среди рабочих, начавших работать на заводах до 1905 г., потомственными пролетариями были 43,1 %, выходцами из крестьян – 52,0 %, причем землей владело 17,6 %. Для тех же, кто начал свой трудовой путь в 1906–1913 гг., соответствующие цифры – 52,2 %, 42,0 %, 14,5 % [270] . Но здесь речь идет не обо всех дореволюционных рабочих, а лишь о тех из них, кто пережил эпоху революционных бурь и разрухи и остался в Петрограде – Ленинграде. Ясно, что среди них должны были преобладать люди, укорененные в городе. Это же обстоятельство подрывает доказательность данных, основанных на промышленной переписи 1918 г.: в 1897 г. землей владело 16,9 % рабочих Петербурга, в 1918 – 8,7 % [271] .
После революции значительная часть питерских рабочих исчезла из города. Из 406 312 промышленных рабочих, числившихся в Петрограде на 1 января 1917 г., к 1 января 1919 г. осталось 134 345 (безработных было около 10 тыс. человек) [272] . Даже учитывая мобилизованных в Красную армию, такое падение численности невозможно объяснить, если не учитывать сохранившуюся для большинства из них возможность возвращения на родину – в деревню. В 1918 г. специально занимавшийся изучением демобилизации труда в Петрограде С. Г. Струмилин отмечал «огромное значение для страны расселившихся по ней 300 000 петроградских апостолов революции» [273] .
Опираясь на данные городских переписей, на материалы фабричных инспекторов и некоторые другие статистические сведения, Э. Э. Крузе приходит к выводу, что в 1912–1913 гг. 60 % всех петербургских рабочих порвали связь с землей [274] . С. Н. Семанов на основе материалов обследования петербургских ткачей, проведенного в 1902 г., утверждает, что уже в начале века на предприятиях города преобладали кадровые рабочие [275] .
Данные городских переписей указывают на гигантское преобладание в городском населении (и, конечно, еще большем среди рабочего класса) крестьян, причем родившихся вне Петербурга. В 1900 г. в Петербурге родилось 22 % всех проживавших в нем крестьян, в 1910 – 24 %. Причем большинство родившихся в городе на момент проведения переписи составляли дети. В 1910 г. среди крестьян моложе 10 лет местных уроженцев – 65 %, среди тех, кому от 16 до 30–11 %, от 30 до 40 – 6 %. Нет никаких оснований считать, что такое соотношение разнилось среди рабочих, с одной стороны, и ремесленников и торговых служащих, с другой. Об этом свидетельствуют результаты немногих специальных обследований петербургских рабочих.
В ходе городской переписи 1900 г. двое переписчиков, скрывшиеся под псевдонимами М. и О., составили подробное описание населения пятиэтажного доходного дома в Нарвской части, населенного 2600 рабочими (и членами их семей) фабрики Кенига, Калинкинского, Костообжигательного и Путиловского заводов и Резиновой мануфактуры.
Из обследованных ими рабочих 18 % – потомственные пролетарии. 80 % порвали связь с землей, но не с деревней. Всего в деревню каждое лето ездило 18 % жильцов дома (Костообжигательный завод – 34 %, Путиловский – 15,4 %), деньги в деревню посылали 59,8 % рабочих Костообжигательного завода, 43,4 % – Резиновой мануфактуры, 57,6 % – Калинкинского и Путиловского завода. Со временем эта связь уменьшалась: среди тех, кто прожил в городе больше десяти лет, процент посылавших деньги (из рабочих трех перечисленных заводов) был соответственно 22,3, 46,2 и 25,2. Из 111 человек, ездивших в деревню, только трое реально работало в страду, остальные отправлялись на побывку [276] .
Проблема, однако, не в редкости поездок летом в деревню (понятно, что для рабочего или ремесленника, дорожившего постоянным рабочим местом, она была просто невозможна) и не во владении землей (до столыпинской реформы избавиться от земли было тяжело, даже если связь с ней утрачивалась). Важно, когда и как связь с деревней становилась менее значимой, чем связь со столицей, когда и как крестьянин окончательно становился городским рабочим.
Посмотрим в этой связи, как отличались рабочие, выходцы из различных губерний по их «приживаемости» в городе. Как и ранее, сравним для этого крестьян по преимуществу фабричных окраин с крестьянами, осевшими в самом городе.
Доля старожилов среди выходцев из губерний с торгово- ремесленным отходом (Московская, Ярославская, Костромская) на протяжении всего периода была выше, чем из фабричных и в городе, и в пригороде. Однако различие это за десять лет значительно уменьшилось.
В 1900 г. старожилов в городе было больше, чем старожилов в пригороде в большинстве изучаемых губерний (8 из 14). К 1910 г. ситуация решительно меняется: среди крестьян всех губерний доля старожилов у горожан меньше, чем у жителей пригорода. За десять лет значительно возросло общее количество крестьян, проживших более 20 лет и в городе, и в пригороде. Но в пригороде
