Итак, полезно затягивать войну, когда твое войско располагает теми же преимуществами, что и войско Фабия, а также Гнея Сульпиция, то есть оно настолько сильно, что противник не отваживается напасть на твои укрепления, к тому же он не настолько глубоко проник в твои владения и испытывает недостаток припасов. В этом случае можно уклоняться от сражения по названной Титом Ливием причине: «nolens se fortunae committere adversus hostem, quem tempus deteriorem in dies, et locus alienus, faceret». Во всех прочих обстоятельствах нельзя уклониться от сражения без риска и ущерба для своей чести. Спасаться бегством, подобно Филиппу, равносильно поражению, и оно тем более позорно, чем менее неоспоримой считается твоя доблесть. Если Филипп смог спастись, это не удастся его подражателям, для которых местность не будет защитой. Никто не станет оспаривать, что Ганнибал знал толк в военном деле, и если бы он, противостоя в Африке Сципиону, видел выгоду в затягивании войны, он так бы и поступал, тем более что ему, как хорошему полководцу, располагающему хорошим войском, было бы нетрудно это сделать, как Фабию в Италии; но поскольку этого не произошло, следует предположить, что на то у него была какая-то веская причина. Ибо когда государь собрал порядочное войско и видит, что нельзя поддерживать его боеспособность длительное время из-за недостатка средств или союзников, для него было бы совершенным безумием не попытать счастья до того, как его войско распадется; ведь ожидание его погубит наверняка, а попытка выступления может принести удачу.
Следует помнить еще и о другой вещи: даже проигрывая, можно покрыть себя славой, а из всех проигрышей самый славный – это когда ты уступаешь силе. Ганнибал, например, был вынужден подчиниться необходимости. В то же время, если бы он не стал ввязываться в бой и у него не хватило бы духу напасть на Сципиона, занимавшего более выгодную позицию, последнему это было бы на руку, ибо он уже одолел Сифакса и занял столько городов в Африке, что мог оставаться там с таким же удобством и в такой же безопасности, как и в Италии. Не то было с Ганнибалом, когда он должен был сразиться с Фабием и с теми французами, которые противостояли Сульпицию.
Еще труднее избежать сражения тому, чье войско вторгается в чужую страну, ибо при этом ему приходится столкнуться с противником, который выступает ему навстречу. Если же нападающий берет в осаду какой-либо город, уклониться от битвы ему бывает еще труднее; в наше время это произошло с герцогом Карлом Бургундским, который разбил лагерь близ швейцарского города Мората, подвергся здесь нападению швейцарцев и был разбит. Такова же была судьба французского войска, осадившего Новару и потерпевшего поражение от тех же швейцарцев.
Глава XI
Кто имеет дело со множеством противников, даже превосходящих его силами, побеждает, если только выдержит их первый натиск
Велико было в Риме могущество народных трибунов, и, как мы неоднократно отмечали, это было необходимо, ибо иначе не удавалось бы положить предел притязаниям знати, вследствие которых разложение республики наступило бы гораздо раньше, чем это случилось на деле. Но поскольку во всякой вещи, как мы уже говорили, коренится некоторый внутренний изъян, порождающий все новые перемены, против него необходимо применять все новые меры. Вследствие этого, когда власть трибунов стала выходить за рамки и вызывать опасения не только у нобилей, но и у всех римлян, ее действия могли повести к беспорядкам, угрожающим римской свободе, если бы Аппий Клавдий не указал способ, позволяющий защититься от властолюбия трибунов. Он состоял в том, чтобы выбрать из них такого, которого можно запугать, подкупить или убедить доводами в пользу общего блага, и противопоставить его другим, если они захотят принять какое-либо решение вопреки воле Сената. Это средство позволяло значительно умерить влияние трибунов и на протяжении долгого времени приносило Риму пользу. Все это наводит меня на мысль, что когда несколько властителей объединяются против одного, даже если своим могуществом они и превосходят его силу, тем не менее следует делать ставку скорее на этого одного, располагающего менее внушительными средствами, чем многие его противники, хотя бы они и производили устрашающее впечатление. Ибо, умалчивая обо всех сторонах, в которых один человек имеет преимущество над многими (а таких сторон не перечесть), всегда можно предвидеть следующий результат: этот один без особых ухищрений сможет расстроить союз своих противников и обратить их силу в бессилие. Не стану приводить на этот счет примеры из древности, хотя их очень много, но ограничусь только случаями, происшедшими в наше время.
В 1483 году вся Италия поднялась против венецианцев, и поскольку их дело было проиграно и они были уже не в состоянии выставить на поле боя собственное войско, они вступили в сговор с правителем Милана, синьором Лодовико, и заключили с ним соглашение, благодаря которому вернули себе не только утраченные владения, но еще и захватили часть Феррары. Так, проиграв войну, они выиграли при заключении мира. Несколько лет назад Франция противостояла всему миру, однако еще до окончания войны Испания поссорилась со своими союзниками и вступила в переговоры с французами. В конце концов все остальные противники были вынуждены последовать ее примеру. Таким образом, можно принять за непреложное правило, что когда несколько государей ведут войну против одного, последний всегда одержит верх, если только ему достанет сил выдержать первые удары и дождаться более благоприятного для себя времени. В противном случае опасность для него возрастает в тысячу раз, как можно судить по участи венецианцев в восьмом году. Если бы они смогли выдержать натиск французского войска и выиграть время, пока не привлекут на свою сторону кого-либо из членов враждебной лиги, им удалось бы избежать поражения, но поскольку у них недоставало военной силы, чтобы противостоять врагу, и не оставалось времени, чтобы расстроить противный лагерь, они потерпели крах. Ведь когда папа получил обратно свои владения, он снова подружился с венецианцами. Так же поступил и испанский король, и каждый из этих двух государей охотно оставил бы за ними Ломбардию, дабы не отдавать ее Франции и не увеличивать ее могущество в Италии, если бы это зависело от них. Таким образом, венецианцы могли отказаться от части, чтобы спасти остальное, и если бы они в свое время, когда необходимость этого не была столь очевидна, позаботились о такой уступке, они поступили бы очень мудро, и для этого не следовало дожидаться начала войны, а когда война уже началась, такой поступок выглядел бы постыдным и от него было бы уже мало пользы. К сожалению, в Венеции до войны мало кто из граждан мог предвидеть эту опасность; почти всем было невдомек, как ее предотвратить, и никто не предлагал этого в открытую. Однако, возвращаясь к началу нашего рассуждения, я делаю вывод, что как римский Сенат отыскал средство к спасению отечества от притязаний трибунов в их расколе, так и всякий государь, подвергающийся нападению многих, сможет воспользоваться этим средством, если сумеет с помощью своего благоразумия расстроить их союз.
Глава XII
Разумный командир должен поставить своих солдат перед необходимостью сражаться, а солдат противника лишить такой необходимости
Мы уже обсуждали, сколь полезно для человеческих поступков воздействие необходимости и какой славы они достигают благодаря ей. Как писали некоторые нравственные философы, язык и руки человека, эти утонченнейшие орудия его благородства, не могли бы обрести совершенства и возвысить людские деяния на столь высокую ступень, если бы их не побуждала к этому необходимость. Хорошо сознавая эту силу необходимости, каковая заставляет солдат сражаться с ожесточением, старинные полководцы всемерно старались использовать ее для своего войска и в то же время избавить от нее солдат противника, зачастую открывая перед ними пути, которые могли бы быть отрезанными, а перед своими закрывая всякий свободный путь. Желая настроить на упорное сопротивление защитников города или солдат на поле боя, следует прежде всего заронить в их сознание необходимость такого сопротивления. Поэтому мудрый полководец, собирающийся штурмовать город, должен судить о трудности этого предприятия по тому, насколько его обитатели будут вынуждены защищаться, и если необходимость обороны для них велика, то взять город будет тяжело; в противном случае это не составит особого труда. Отсюда вытекает, что гораздо труднее вернуть себе мятежный город, чем впервые завоевать его, ибо в последнем случае, когда у жителей нет оснований опасаться наказания за какую-либо провинность, они легко согласятся на сдачу. А так как, подняв мятеж, они чувствуют за собой вину и потому опасаются справедливой кары, то одолеть их сопротивление гораздо трудней. Подобное же упорство рождается из естественной враждебности, которую питают друг к другу соседствующие государи и соседствующие республики. К этому побуждают жажда власти и опасения за собственную территорию, особенно сильные у республик, как, например, в Тоскане; это соперничество и эта борьба очень затрудняют завоевание одного государства другим. Если присмотреться, какие соседи у Флоренции и какие у Венеции, то не покажется удивительным, вопреки распространенному мнению, что Флоренция потратилась на свои войны гораздо больше, но завоевала гораздо меньше, чем Венеция. Ведь среди соседей последней не было столь ожесточенно боровшихся с ней, как у Флоренции, ибо все граничащие с венецианцами государства не были привычны к вольной жизни и подчинялись единому государю, а людей, привычных к рабству, не очень заботит перемена государя; более
