кинопроектор или что-то такое, он так и сыпал этими техническими словечками.
— Проекция?
— Как в телевизоре? — говорит Жаклин.
— Цирк, наверное.
— И я говорю ему: с вертолета такого не сделаешь. И он этак косится на меня, дескать, ну конечно, леди. А я снова говорю: это невозможно. А он говорит мне: и что вам вообще известно о вертолетах, тетя?
— Быть не может!
— И я ему говорю, что вообще-то чертовски много знаю о вертолетах.
Так и есть. Марша знает о вертолетах черт-те сколько, о своих чертовых вертолетах, черт бы их забрал.
Она рассказывала им всем, в своем собственном доме на Стейтен-Айленд, что Майк-младший тогда был уже в третьей командировке во Вьетнам, его отправили в обычный полет над побережьем Куи-Нёна, доставка сигар какому-то генералу, вертолетом «Хьюи»,[68] приписанным к 57-й медбригаде, — сигары, представляете? Какого черта им понадобилось возить сигары вертолетом-эвакуатором? — и это был хороший вертолет, они способны летать со скоростью до девяноста узлов, рассказывала Марша. Цифры так и сыпались с языка. У машины были какие-то неполадки со штурвальной колонкой, сказала она и ударилась в описание деталей: и устройство мотора, и передаточное отношение, и длина двух металлических лопастей хвостового винта, когда на самом деле важно было другое, только это и было важно: Майк-младший задел верхнюю штангу футбольных ворот, просто уму непостижимо, железяку всего-то в шести футах над землей, — и кому вообще в голову взбредет гонять мяч во Вьетнаме? — которая заставила «вертушку» завалиться набок, аварийная посадка, непредвиденная помеха, и он неловко ударился головой, сломал шею, не было ни взрыва, ни даже огня, просто нелепая случайность, вертолет целехонек, она снова и снова прокручивала в голове всю ситуацию, так бывает, и с той поры Маршу преследует один и тот же ночной кошмар: армейский генерал раздраженно открывает одну сигарную коробку за другой, только там нет никаких сигар, в них только кусочки, лоскутки ее сына.
Она изучила вертолеты внутри и снаружи, о да, и тем сильнее сопереживание.
— Так вот, в любом случае, я сказала, лучше бы он помолчал.
— Да уж, — говорит Глория.
— Будьте уверены, капитан парома глядит в бинокль и объявляет всем: никакая это не проекция.
— Ну еще бы.
— А я только об одном и думаю: может, это мой мальчик вернулся поздороваться?
— О нет.
— Ох.
— Боже.
Сердце камнем падает вниз, бедная Марша.
— Человек на такой высоте.
— Представьте себе.
— Сколько мужества.
— Точно. Потому я и подумала о Майке-младшем.
— Конечно.
— И он все-таки упал? — спрашивает Жаклин.
— Ш-ш-ш, ш-ш-ш… — говорит Дженет. — Пусть расскажет.
— Да я просто спросила.
— В общем, капитан разворачивает паром, чтобы мы получше рассмотрели, а потом ведет его к пристани. Ну, знаете, мы ударились бортом. Оттуда ничего не видно. Угол не тот, обзор перекрыт. Северная башня, южная башня, я уж и не знаю, только ничего не было видно, что там происходит. И я даже ни слова не сказала тому парню с хвостиком. Развернулась на каблуках и первой сошла на берег. Мне хотелось бежать, увидеть моего мальчика.
— Ну конечно, — говорит Дженет. — Тише, тише.
— Ш-ш-ш, — говорит Жаклин.
Комната сжалась до предела. Еще один поворот отвертки — и будет взрыв. Дженет не отводит глаз от Жаклин, та отбрасывает прядку своих длинных рыжих волос, словно отмахиваясь от мухи, от летающего человека, и Клэр переводит взгляд с одной подруги на другую, ожидая, что кто-то сейчас перевернет столик, швырнет об пол вазу. И думает: надо что-то сделать, что-то сказать, спустить пар, дернуть стоп- кран, и она тянется к Глории, чтобы взять цветы, петунии, чудесные петунии, роскошные зеленые черенки, аккуратно срезанные внизу.
— Поставлю их в воду.
— Да-да, — с облегчением говорит Марша.
— Я мигом.
— Живей, Клэр.
— Сейчас вернусь.
Именно то, что нужно. Правильный поступок. Совершенно правильный. На цыпочках она идет на кухню и замирает у двери. Шаг дальше — и уже не будет слышно разговора. Как глупо вышло, с этими цветами. Нужно было как-нибудь оттянуть момент, выгадать еще минутку. Она вплотную подходит к двери, напрягая слух.
— …Так я и бегу по этим старым, захламленным переулкам. Мимо аукционных домов, и лавок с дешевой электроникой, и галантерейных магазинов, и съемного жилья. Думала, оттуда можно разглядеть большие здания. Ну, то есть, они же огромные.
— Сто этажей.
— Сто десять.
— Ш-ш-ш.
— Но их никак не видно. Мелькают вдалеке, да угол не тот. Я старалась выбрать дорогу напрямик. Стоило просто бежать вдоль набережной. Но я все бегу, бегу. Там, наверху, это мой мальчик, он явился поздороваться.
Все молчат, даже Дженет.
— Я то и дело сворачивала в проулки, думала, оттуда наверняка будет видно. Металась то туда, то сюда. Постоянно смотрела вверх. Но так и не увидела — ни канатоходца, ни вертолет. Я со школы так быстро не бегала. Короче, сиськи у меня так и прыгали.
— Марша!
— Обыкновенно я вообще забываю, что они у меня есть.
— Не мой вариант, — говорит Глория, обхватывая собственную грудь.
По комнате пролетает смешок, и в этот миг общего облегчения Клэр отступает по ковру, в руках принесенные Глорией цветы, никто этого не видит. Вокруг расходятся волны смеха, это песнь общего примирения, она захватывает их всех, совершает маленький круг почета, укладывается у ног Марши.
— И тогда я перестала бежать, — говорит Марша.
Клэр вновь опускается на валик софы. О цветах так и не позаботилась, но это неважно. Не поставила чайник на огонь. Не принесла подходящую вазу. Неважно. Она подается вперед вместе с остальными.
У Марши едва заметно скачут губы, эта легкая дрожь предвещает что-то.
— Я просто встала как вкопанная, — говорит Марша. — Столбом прямо посреди улицы. Меня чуть не задавил мусоросборщик. А я так и стою, уперлась руками в колени, гляжу в землю, еле дышу. И знаете почему? Я скажу почему.
Снова молчание. Все в одном порыве подаются вперед.
— Потому что не желаю знать, упал ли этот бедный парень.
— А-хха, — говорит Глория.
— Я просто не хотела услышать, что он погиб.
— Я слышу тебя, ах-хха.
Голос Глории, словно на церковной службе. Остальные медленно кивают, а часы на каминной полке
