— Кто тебя поколотил, Корр?
— Хватит обо мне, дай лучше на тебя посмотрю.
Вытянув руку, он коснулся моего правого уха, где не хватало мочки:
— Ты как?
— Это мне на память, наверное. А ты все еще пацифист?
— Все еще, — подтвердил он с усмешкой.
— Подруги у тебя что надо.
— Просто заходят в туалет. Кувыркаться с клиентами им запрещено. Они ведь не кувыркались тут, верно?
— Они были голые, Корриган.
— Ничего подобного.
— Говорю же, они голые были.
— Одежда их обременяет, — хохотнул брат. Похлопал меня по плечу, толкнул назад на тахту. — В любом случае, на них наверняка были туфли. Это же Нью-Йорк. Без хороших шпилек не обойтись.
Он поставил чайник на конфорку, приготовил чашки.
— Ну и суров же брат мой… — произнес Корриган, но смешок растаял, пока он прибавлял огонь под чайником. — Слушай, им просто некуда податься. Я всего лишь хочу дать им угол, который они смогут считать своим. Сбежать от духоты. Ополоснуть лицо.
Пока он стоял, отвернувшись, мне вдруг вспомнилось, как много лет тому назад он сошел с привычного вечернего маршрута и был застигнут врасплох приливом: омытый светом Корриган на песчаной банке, зовущие голоса едва долетают с берега. Засвистел чайник — пронзительно и громко. Даже со спины мой брат казался побитым. Я позвал один раз, второй. Третий оклик — и он вздрогнул, обернулся, заулыбался. Почти как в детстве: поднял голову, помахал рукой и вернулся на берег по пояс в воде.
— Ты здесь сам по себе, Корр?
— Пока да.
— Ни братии, ни шатии?
— Я здесь постигаю извечные чувства, — сказал он. — Голод, жажду, усталость в конце дня. Просыпаюсь среди ночи, уже не зная, рядом ли Господь.
Казалось, Корриган говорит с кем-то, кто стоит за моим плечом. Мешки под ввалившимися глазами.
— Вот это мне и нравится в Боге. Познаёшь Его по случайным отлучкам.
— У тебя все хорошо, Корр?
— Лучше не бывает.
— Так кто ж тебя поколотил?
Он отвернулся:
— Да поспорили тут с одним сутенером.
— С чего вдруг?
— С того.
— С чего с того?
— С того, что он считает, будто я отвлекаю их от работы. Парень зовет себя Скворечником. Одноглазый. Поди их разбери. Заявился ко мне: стук в дверь, «привет», брат то, брат сё, сама любезность, даже шляпу повесил на дверную ручку. Уселся и уставился на распятие. Сказал, что уважает тех, кто живет праведной жизнью. А потом показал кусок железной трубы, которую вырвал из стены в сортире. Представь себе. Все время, пока он тут сидел, в туалете хлестала вода.
Корриган пожал плечами.
— А они по-прежнему заходят, — сказал он. — Девицы. Я не поощряю, честно. Ну а что им еще делать? Мочиться на улице? Невелика помощь, но хоть что-то. Сюда всегда можно забежать. Бесплатный толчок.
Он выставил на стол чай и тарелку с галетами, отошел к молитвенной скамеечке — простая деревяшка, на которую он оперся, опускаясь на колени, — и поблагодарил Бога за печенье, за чай, за прибытие брата.
Корриган еще молился, когда дверь снова хлопнула и ввалились три проститутки.
— У да тут прям снег идет, — проворковала та, что с зонтиком, встав под вентилятор. — Привет, я Тилли.
От нее исходил жар, лоб — в капельках пота. Зонтик она бросила на стол, с легкой усмешкой посмотрела на меня. Такую заметишь издалека: блескучие тени для век под громадными стеклами солнечных очков в розовой оправе. Другая девица чмокнула Корригана в щеку и тут же начала прихорашиваться перед осколком зеркала. Самая высокая из трех, в белом парчовом мини-платье, уселась рядом со мной. Вроде мексиканка, хотя кожа очень уж темная. Подтянутая и гибкая, ей бы по подиуму ходить.
— Привет, — с улыбкой сказала она. — Я Джаззлин. Можешь звать меня Джаз.
Ей было всего семнадцать или восемнадцать, один глаз зеленый, другой карий. Макияж тянул вверх и без того высокие скулы. Она перегнулась через стол, взяла чашку Корригана, подула на чай и оставила мазок помады на ободке.
— Ума не приложу, Корри, отчего ты не кладешь лед в эту пакость, — сказала она.
— Не люблю, — ответил Корриган.
— Хочешь стать американцем — сыпь туда лед.
Хозяйка зонтика захихикала, словно Джаззлин выдала нечто восхитительно пошлое. Эти две будто пользовались своим кодовым языком. Я отодвинулся было, но Джаззлин тут же потянулась снять нитку с моего плеча. Сладкое дыхание. Я снова посмотрел на Корригана:
— Ну, так ты вызвал копов? Этого парня замели?
Вопрос, кажется, застал брата врасплох.
— Какого парня? — переспросил он.
— Который сунул тебе в глаз.
— За что бы его замели?
— Ты серьезно?
— К чему мне его арест?
— Тебя опять кто-то побил, милый? — поинтересовалась проститутка с зонтиком. Она не сводила глаз с пальцев. Откусила краешек ногтя с большого и теперь разглядывала добычу. Остаток краски с ногтя соскребла зубами, а полумесяц огрызка положила на вытянутый палец, щелчком отправила в меня. Я с оторопью уставился на ее белозубую улыбку.
— Не выношу, когда меня дубасят, — объявила она.
— Иисусе… — вырвалось у меня.
— Хватит, — сказал Корриган.
— Им лишь бы метку оставить, а? — сказала Джаззлин.
— О’кей, Джаз, уже достаточно, лады?
— Как-то раз один парень, этот ублюдок, четырежды мудак, избил меня толстенным справочником. Знаете, чем хороша телефонная книга? Куча имен — и ни одно не оставляет синяков.
Джаззлин поднялась с тахты и стащила блузку. Неоново-желтый лифчик бикини.
— Он ударил меня сюда, вот сюда и еще сюда.
— О’кей, Джаз, тебе пора.
— А спорим, тут где-то и твое имя сыщется.
— Джаззлин!
Вздохнув, она не тронулась с места.
— Твой брат милашка, — призналась она, застегивая блузку. — Мы все его обожаем. Как шоколад. Как никотин. Разве не так, Корри? Мы любим тебя, как никотин. Тилли по уши в него втрескалась. Правда, Тилли? Тилли, ты меня слушаешь?
Проститутка с зонтиком отошла от зеркала. Прикоснулась к размазанной помаде в уголке губ.
— Старовата для цирка, но умирать пока рано, — заметила она.
