– ТельАвив! ТельАвив! – снова и снова вопили иракцы.
До меня наконец дошло, за кого они меня приняли. Определенно, день для меня выдался неудачным.
Продолжалось все не больше пяти минут, но и этого оказалось достаточно. Когда иракцы наконец угомонились, я перевернулся на спину и посмотрел на них. Мне хотелось показать им, какой я испуганный и жалкий, – несчастный собратсолдат, объятый ужасом, заслуживающий сострадания.
У меня ничего не получилось.
Поняв, что сейчас последует продолжение, я свернулся в клубок, теперь постаравшись спрятать руки под себя. Мой мозг онемел, однако я до самого конца оставался более или менее в сознании. Страшные удары каблуком по голове и спине подчеркивались прицельными тычками мыском по почкам, ушам и рту.
Наконец через несколько минут иракцы успокоились. Они подняли меня на ноги. Я с трудом держался на ногах. Я стоял, полупригнувшись, опустив голову, пошатываясь, зажимая руками живот, отплевывая кровь.
Качнувшись, я не устоял на ногах и повалился на колени. Ко мне подошли двое. Грубо обыскав меня – лишь убеждаясь, что у меня нет оружия, – они пнули меня в спину, и я упал лицом в грязь. Руки мне завели за спину и связали. Я попытался было приподнять голову, чтобы сделать вдох, но мне наступили на спину. Я захлебнулся, вдыхая жидкую грязь и кровь. Мне показалось, я задохнусь. Я слышал только безумные вопли и крики, и снова стрельбу в воздух. Все звуки были многократно усилены. Моя голова раскалывалась от боли.
Когда я пришел в себя, меня вели к машинам. Ноги отказывались держать вес моего тела, поэтому иракцам приходилось поддерживать меня под мышки. Они шли быстро, а я откашливался и шмыгал носом, пытаясь набрать в легкие воздух. Мое лицо распухло. Губы были рассечены в нескольких местах. Я не оказывал никакого сопротивления, превратившись в тряпичную куклу, в мешок с дерьмом.
Меня зашвырнули в кабину джипа, на пол за задними сиденьями. Оказавшись в машине, я сразу же попытался устроиться поудобнее и оценить ситуацию. На удивление я чувствовал себя уютно в такой тесноте. По крайней мере меня перестали бить, и я наконец снова мог дышать. Я чувствовал теплый воздух из отопителя, ощущал запахи табачного дыма и дешевого лосьона после бритья.
Я получил по голове удар прикладом. Боль была жуткая, я повалился на пол. Я не собирался подниматься, даже если бы у меня возникло такое желание. Я превратился в мешок с навозом. У меня страшно ныл затылок, перед глазами все кружилось. Делая неглубокие, быстрые вдохи и выдохи, я твердил себе, что могло быть и хуже. Секундудве казалось, что тут я прав. Меня больше не пинали ногами, и я находил это очень даже приятным. Но тут на заднее сиденье запрыгнули двое парней, с силой опустивших ноги на мое тело. Машина затряслась на ухабистой дороге, и они принялись выбивать этот ритм своими каблуками.
Я не мог видеть, куда мы едем, потому что вынужден был лежать, опустив голову, чтобы защититься от неумолимых ботинок. Впрочем, толку от этого все равно никакого не было бы. Насколько я понимал, меня везут на расстрел. Поскольку от меня ничего не зависело, я хотел только поскорее со всем покончить. Я пережил первый шок плена, затем мельком увидел сирийскую границу, что явилось деморализующим ударом. И наконец все это дошло до моего сознания. Я добрался почти до самой Сирии и попался в плен. У меня было такое ощущение, будто я пробежал марафон с олимпийским рекордом, но был дисквалифицирован в одном шаге от финишной ленточки. У меня снова мелькнула мысль: когда же меня расстреляют.
Машина металась из стороны в сторону, объезжая невидимые мне препятствия. В конце концов она остановилась, и я услышал радостные крики. Все были в восторге; наконец и на их улице наступил праздник.
Солдаты, сидевшие в джипе, сделали несколько выстрелов в воздух. «АК47» имеет достаточно крупный калибр, и при стрельбе в замкнутом помещении ощущается увеличение давления воздуха. Грохот был оглушительный, но, как это ни странно, знакомый кисловатый запах бездымного пороха меня несколько успокоил. Я начинал ощущать во рту кровь и грязь. Мой нос был забит сгустками кровавой слизи.
Снова тронувшись, машина затряслась на ухабах. Подвеска стонала и скрежетала. Мне хотелось лишь забиться в угол, подальше от всего этого. Какаято часть рассудка подсказывала мне закрыть глаза и сделать глубокий вдох, и тогда, может быть, все пройдет. Но в подсознании всегда теплится искорка инстинкта самосохранения: давай подождем и посмотрим, мало ли что может быть, надежда остается всегда…
Солдаты продолжали улюлюкать в духе американских индейцев. Они торжествовали по поводу того, что им удалось захватить пленника, но я не мог определить, являются их вопли салютом победы или предвестником чегото худшего. Пока мы неслись через поле, я пытался сосредоточить внимание на том, чтобы по форме и знакам различия определить род войск захвативших меня в плен солдат. Они были в мундирах камуфляжной раскраски британского образца, с пятью нагрудными карманами, в которых лежали запасные магазины к «Калашниковым», и в высоких ботинках на шнуровке. У всех на груди красовались «крылышки» десантников, а на плече висели красные аксельбанты, из чего следовало, что это бойцы элитной части специального назначения. Лишь гораздо позднее я узнал, что аксельбанты являются знаком победы в какойто битве Второй мировой войны, когда эта часть сражалась под командованием Монтгомери, чем они очень гордятся.
Мы выехали на грунтовую дорогу, и тряска прекратилась. На данном этапе меня не слишком беспокоило, куда мы направляемся, – мне хотелось лишь попасть туда как можно скорее, чтобы больше не общаться с тяжелыми ботинками этих ребят. Время от времени солдаты чтото кричали мне, быстро и злобно.
Машина остановилась. Похоже, мы въехали в поселок. Вокруг поднялся страшный гвалт. Я услышал голоса, голоса многих людей, и по интонациям понял, что нас окружила разъяренная толпа. Омерзительные звуки ненависти интернациональны и не требуют перевода. Приподняв голову, я увидел море лиц, военных и гражданских, искаженных злостью, выкрикивающих оскорбительные ругательства. Я почувствовал себя грудным младенцем в коляске, в которую заглядывает целая толпа взрослых. Мне стало страшно. Все эти люди меня ненавидели.
Какойто старик, нырнув в глубь пораженных туберкулезом легких, выстрелил мне в лицо комком зеленой слизи. Тотчас же на меня обрушился град новых прицельных залпов. Затем последовали удары. Началось все с тычка в ребра – дегустации нового товара, появившегося в городе. За тычком последовал толчок, затем затрещина, потом полновесный удар, и тут же мне вцепились в волосы. Я решил, меня отдадут на растерзание толпе. Я не сомневался, что меня сейчас в лучшем случае линчуют.
Люди начали залезать в машину. Ярость вырвалась изпод контроля. Наверное, эти дикари впервые в жизни видели европейца. Быть может, они считали меня лично ответственным за раненых и убитых знакомых и родственников. Они надвигались на меня, отвешивая удары и затрещины, дергая меня за усы и за волосы. Я ощутил удушливое зловоние немытых тел. Казалось, это была сцена из фильма ужасов про зомби. Мне полностью перекрыли белый свет, и я решил, что умру от удушья.
Снова прогремели выстрелы в воздух, и меня охватило беспокойство, что скоро солдатам надоест целиться в облака. У меня мелькнула совершенно бестолковая мысль, что стрельба в густо населенных кварталах неизбежно должна привести к человеческим жертвам. Пуля, падая вниз, теряет энергию, но всетаки сохраняет убойную силу. Несомненно, и этих убитых тоже постараются свалить на меня.
Я гадал: как намереваются поступить солдаты? Просто отдать меня на растерзание толпе? «Ребята, лучше убейте меня прямо сейчас», – мысленно обратился к ним я. По мне было бы лучше, чтобы это сделали солдаты, а не толпа. Наконец солдаты начали разгонять толпу. Я испытал огромное облегчение. Всего несколько минут назад эти парни меня били, а теперь они были моими спасителями. Уж лучше тот дьявол, которого знаешь…
Я лежал на животе на полу джипа, со связанными за спиной руками, и меня стали вытаскивать из машины за ноги. Крики и вопли стали громче. Я полностью сосредоточился на том, чтобы выглядеть сломленным и покалеченным, пытаясь сообразить, как мне защитить лицо, когда я упаду с высоты двух футов на щебенку. Решение заключалось в том, чтобы исхитриться перевернуться на спину, поскольку в
