вторую. Ноги его от паха и до колен были сомкнуты, а к ступням расходились и напоминали химическую колбу с узким горлом и расширением к донышку. Он носил очки, был бледным, с плохой кожей, и после работы сидел дома.
— Слышал про церковь? — Винер всегда прятал глаза, смущаясь перед собеседником, кем бы тот ни был.
«Ваши постарались?» — чуть не спросил Сергей, но сдержался. Почему-то неловкие движения Винера и суетливая беготня его черных глаз-бусинок соединились в сознании Сергея со взрывом в церкви.
— Уже не первый случай, — запинаясь от робости, продолжил Миша. — В том году в Сокольниках, трое прихожан плюс настоятель, и в Люблино…
— И?
— Ты не передумал?
— Девушку тебе надо хорошую, Миша.
Винер ухмыльнулся, но не обиженно, а свысока, как учитель на колкость школьного хулигана. Позвенев связкой ключей, он прошел к себе.
Крайнев не считал себя расистом. Он был им, как многие вокруг, но прятал свой расизм за банальной болтовней, что нет хороших и плохих наций, а только люди. Встречаясь же с
Винеру он грубил за то, что тот был евреем и провоцировал тем самым расизм Сергея. Миша был постоянным напоминанием о грехе нетерпимости Крайнева, и Сергею удобнее было держать его на дистанции, чем признать свое несовершенство.
Он вернулся домой, но не мог уснуть. Ему вдруг стало стыдно, как если бы он обидел ребенка. Миша во многом и был ребенком. Он читал фэнтези, все его друзья были из интернета, а близость с женщинами исчерпывалась вызовом раз в месяц проститутки.
На Новый Год, уже после того, как пустили петарды на улице, съели торт, уложили Никиту и выпили с заскочившим, как обычно, с новой девушкой, Сашкой Погодиным, Глаша заставила Сергея пойти к Мише. Они сидели вдвоем за столом, шею Глаши обвивал тонкий шарфик серебристого дождика, а на затылке Сергея, на манер дембельской фуражки, еле держалась корона из золотой фольги. Сергей подвыпил, идти не хотелось, и на каждую фразу Глаши отвечал противным звуком из дудки с раскручивающимся концом. Глаша смеялась.
— Тих, Никиту разбудишь… Ну, пойди к нему, чего он там один сидит?
Сергей опять дунул в дудку. Глаша прыснула и бросила в него пробкой от шампанского.
— Торт отнеси, нам все равно не съесть.
— Завтра съедим. Хочешь, сама иди.
— О чем мне с ним говорить?
— А мне о чем?
Все-таки пошел, разглядев в ситуации неожиданный бонус — Глаша ворчала на каждую выпитую им рюмку, а при Винере он мог спокойно напиться.
Миша сидел перед двумя мониторами. В одном шла онлайн-трансляция с праздничной Трафальгар- сквер, во втором крутились «Чародеи». В тарелке перед Мишей бело-серые комки фабричных пельменей плавали в белом и жирном мучнистом бульоне. Миша пил мартини из белой офисной кружки с надписью «Лев».
Сергей принес с собой треугольник слоеного «Наполеона» и половину бутылки виски. Миша поблагодарил и сказал, что у него непереносимость лактозы, поэтому Сергей стал есть торт сам.
Миша работал программистом. Обе маленьких комнаты его квартиры были захламлены. Полки старых шкафов прогибались под тяжестью беспорядочно наваленных книг и дисков. На подоконнике стояли две кружки с присохшими ко дну окаменевшими чайными пакетиками. Пахло затхлым.
Молчать было неловко. Сергей еще не дошел до пьяной непринужденности, когда слова льются сами, и мучительно искал тему для разговора, поминутно прикладываясь к бутылке. Тишину сломал Миша:
— Как по-твоему, что происходит?
— В смысле?
— В мире.
— Ты… имеешь в виду, в глобальном плане?
Вместо ответа Миша потянулся к мышке ноутбука, вызвал на экран файл с многочисленными графиками, и стал листать их один за другим, оглядываясь на Сергея. В его глазах росло торжество. Видимо, графики иллюстрировали невысказанное им пока положение. На каждом графике зубчатая красная кривая ползла от ноля вверх, становясь к концу вертикальной.
— Что это? — спросил Сергей.
— Папа ушел, мне шесть было, — невпопад ответил Винер, — как Никите твоему. Из-за меня. С матерью на кухне ругались, думали, сплю. Он говорил, сама в сиделку превратилась, и от него того же хочет. Жизнь не закончилась, если в семье урод родился. Он в Израиль свалил. Мама отправляла назад деньги, что он присылал. Отец потом приезжал, по делам, хотел встретиться, а я не мог, пока мама была жива. Получилось бы, я ее предаю и она его зря ненавидела. Когда она умерла, я ему позвонил. Уже купил билет, когда… — Миша засмеялся, нервно и невесело. — Псих какой-то, мальчишка, зашел в этот автобус в Ашкелоне, «Аллах-акбар», и подорвался на хрен.
Миша ругался, чтобы выглядеть мужчиной. Выходило плохо, как у матерящегося мальчишки.
— Взрыв был по их меркам слабый, всего двое. Я прямо на похороны прилетел, даже билет не менял. Отца увидел на фотке с полосой.
Сергей не прерывал. Говорить стандартных фраз про «очень жаль» не хотелось, и было бы неправдой.
— На похоронах говорил с местными. Поразило их спокойствие. Люди привыкают к насилию. Оно становится пейзажем. Обстоятельством жизни. Для них это нормально. Как в анекдоте — когда руку жмут сильно, больно, потом сжимают до нестерпимой боли, но тут же чуть отпускают, и ты рад, что уже просто больно, рад больше, чем когда рука была свободна.
— Ну, а что им, волосы рвать? — сказал Сергей, чтобы не молчать. Он потерял интерес к беседе и закурил, не спросив позволения. Выдерживаемые Винером гигиенические стандарты к этому подталкивали.
— Я не только про них. Везде так. Я думаю… — Винер склонился вперед и стал медленно сближать и разводить открытые ладони, подходя к главной мысли, — мы обречены.
— Что? Кто — мы? Мы с тобой?
— Человечество. Максимум осталось два, может, три года. Дальше все рухнет.
— Что рухнет?
— Мир. В нашем понимании.
Все было настолько нелепо, что Сергей даже не рассмеялся, а только хмыкнул. Он сидел в грязной двушке на окраине Москвы, за окном рвались петарды и ревел пьяный народ, а напротив него кусал губы калека, чья вменяемость была, в лучшем случае, под вопросом, и они всерьез обсуждали конец света, один с пельменем на вилке, второй — с короной из фольги на макушке.
— Ты имеешь в виду ядерную войну? Инопланетян? Что там еще…
— Сергей, твой ум зашорен. Тебя медиа подсадили на неправду, и ты слезать не хочешь. Разуй глаза. Думай. Анализируй, что видишь. Эти графики, — Миша двинул мышью, прогнав заставку, — за три года. Преступность, наркомания, локальные конфликты, межрасовые и межконфессиональные стычки, гуманитарные и техногенные катастрофы, сердечно-сосудистые и раковые заболевания. Посмотри, скептицизма поубавится. Мы куда-то идем, и это конец пути. Серая пустыня, Сергей.
Винер хотел говорить четче, но от желания убедить собеседника слова набегали друг на друга, торопясь; он запинался, раздражался, с его губ слетала морось слюны. Капелька осела на щеке Сергея, и он подался назад.
— Это будет круче и ядерной войны, и инопланетян. Перестанет работать вся система. Эти кризисы — первые звоночки, чесотка в носу перед чихом. Мы на краю. Грядет глобальная война, вымирание и
