в ружьях имелся изъян. Никто из кавалеристов не пострадал, а патриоты в тот же миг были частью порублены, частью обезоружены. Один оставшийся в живых какой-то совсем отчаянный мужичонка набросился на польского генерала, приняв его за Наполеона. Он повалил генерала наземь, раздробил ему прикладом череп и со звериным рыком принялся рвать зубами лицо. Безумца зарубили, а площадь Кремля огласилась отборной польской бранью.
С быстротой молнии среди солдат распространился слух, что Кремль заминирован по приказу Ростопчина. Об этом тотчас доложили императору. Он вызвал своего адъютанта графа Филиппа де Сегюра, который прекрасно знал Россию и русских, потому что был сыном бывшего посла при дворе Екатерины Великой. Кроме того, пять лет назад он побывал у русских в плену, о чем всегда вспоминал с теплотой. Де Сегюр посмеялся над нелепой солдатской выдумкой. «Русские никогда не взорвут своей святыни, Ваше Величество», — без тени сомнения заверил он. Однако Наполеон не разделял его веселья, относясь с подозрением к слухам подобного рода. Император дал ему отряд жандармов и отправил в Кремль искать мины.
Де Сегюр оказался прав. Кремль не был заминирован, зато в доме самого губернатора Ростопчина на Лубянке были обнаружены поленья, начиненные порохом. Попади они в камин, дом взлетел бы на воздух.
Михеич вернулся с дурными вестями. Отпевать Дениса Ивановича некому, а в городе уже полно французов. Они занимают лучшие дома. Того и гляди, пожалуют сюда.
— Отвезем завтра батюшку в Новодевичий монастырь, — не впала в отчаянье юная графиня, — положим рядом с бабушкой. Авось в монастыре кто-нибудь отыщется…
— Авось и отыщется, — пробормотал Михеич, не разделяя ее оптимизма, — да только, барышня, вам лучше бы не казаться на глаза басурманину!
— Брось, Михеич! — усмехнулась Елена. — Какие же они басурмане? Французы — приличные, цивилизованные люди. Завтра, даст Бог, схороним батюшку, а после, если матушка будет здорова, отправимся в путь. В деревне нас уже заждались.
Старый графский кучер только покачал головой в ответ. Что взять с девчушки, которой недавно исполнилось шестнадцать лет? Совсем жизни не знает, а Господь взвалил на нее такую непосильную ношу. Мать-то вроде того… умом повредилась. С тех пор как увидела Дениса Ивановича мертвым, ни одного вразумительного слова не произнесла.
Юная графиня приказала Михеичу запереть ворота и накормить лошадей. Няньку, валившуюся с ног от усталости, отослала спать, сама напоила ее отваром, сурово сдвинув при этом брови и поджав губы, совсем как Василиса, когда та давала «своей барышне» лекарство. Не сознавая того, Елена пыталась подражать взрослым — матери и няньке, оказавшись вдруг за них в ответе. Упрямая старуха не захотела покидать гостиной («Прикорну часок да буду всю ночь молиться за упокой души Дениса Ивановича…»), устроилась в глубоком кресле рядом с Антониной Романовной, спавшей на кушетке, и вскоре издала протяжный жалобный храп, словно пыталась затянуть колыбельную, одну из тех, что часто певала Елене в детстве.
В этот вечер рано стемнело. Не от того ли, что небо над Москвой заволокло дымом? Елена зажгла свечи, заботливо накрыла матушку шалью, осторожно поцеловала ее в соленую от высохших слез щеку и вышла из гостиной. Она быстро прошла темным, мрачным коридором, соединявшим дом с одним из флигелей. Это был особый флигель. В нем располагалась огромная библиотека, которую начал собирать еще дед Дениса Ивановича, Семен Евграфович, служивший в высоких чинах при Петре Великом. Он был одержим страстью к собирательству, истратил на коллекцию огромные средства, едва не разорившись. Его знали все знаменитые букинисты Европы и относились к нему с большим почтением. Страсть Семена Евграфовича к собирательству книг передалась по наследству сначала сыну, а затем внуку. Но каждый из Мещерских шел своей, особой стезей. Семен увлекался медициной, алхимией, астрологией и прочими науками и лженауками. Его сын Иван предпочтение отдавал великим философам и драматургам, а Денис Иванович собирал сказки, предания, легенды и былины. Его особой гордостью была привезенная им из Персии книга в золотом сафьяновом переплете — арабские сказки, изданные в девятом веке на фарси и содержавшие всего четыреста семнадцать ночей.
Книгохранилище Мещерских представляло собой замысловатый лабиринт в три этажа. Полки, стеллажи и шкафы с десятками тысяч томов. Человек несведущий вполне мог заблудиться в этом лабиринте.
Елена села в отцовское кресло, с нежностью погладила малиновое сукно, которым был обтянут письменный стол. Сколько замечательных часов провел за этим столом Денис Иванович! Она с детства любила сиживать рядом. Батюшка читал ей сказки, рассказывал поучительные истории из своей жизни. Она любила просто сидеть и слушать, как скрипит перо в его руке. Потом, когда подросла, они по большей части вели философические беседы, говорили о жизни и смерти…
Вновь нахлынули слезы, но девушка прогнала их. Сколько она плакала! «Сегодня у меня и слезы как будто другие, не мирные… Военные. Неужели я уже изменилась?» Елена взяла чистый лист бумаги, обмакнула в чернила перо и вывела по-французски:
Слеза все-таки скатилась на бумагу и превратила последнее «не» в бледное, жалкое пятно. Елене вдруг стало стыдно собственной слабости. Она скомкала лист и бросила его. Откинулась на спинку кресла. Закрыла глаза и прошептала сквозь зубы: «Я ничего не боюсь!» И повторяла эту фразу, пока не провалилась в сон. Снова приснился Евгений. И снова в штатском. На этот раз он смеялся над ней и за что-то журил. Во сне ей было очень душно. Вот-вот упадет в обморок, свалится без чувств прямо к его ногам! Какой позор! Вдруг раздался хлопок, будто где-то рядом запустили фейерверк. Откуда-то ворвалось тревожное лошадиное ржание.
Елена открыла глаза и поморщилась. Запах гари проник даже сюда! Но как это могло случиться? От Китай-города их отделяет Яуза. Не может ведь, в самом деле, загореться река? Она выглянула в окно. Двор был полон густого дыма, в нем метались обезумевшие лошади. Елена схватила свечу и бросилась обратно в гостиную. Слезились глаза, в горле першило. Она пробиралась на ощупь. Гостиная уже была охвачена огнем. Из груди девушки вырвался отчаянный крик, но она тут же взяла себя в руки. «Нет, не может быть! Они успели выбежать во двор! Непременно успели! Они во дворе, матушка и Василиса. Ждут меня, кличут…» — утешала себя Елена, ей даже показалось, что она слышит свое имя. Однако выйти через парадное крыльцо было невозможно, там вовсю бушевало пламя. Оставался только один путь — через библиотеку. Задыхаясь от дыма, Елена вбежала в книгохранилище и заперла за собой дверь, будто это могло спасти от огня ее самое драгоценное наследство, собранное тремя поколениями Мещерских.
Выйдя во двор через флигель, ни матушки, ни Василисы она не увидела. Карета с их фамильным гербом уже догорала, возле нее лежал человек. Елена приблизилась, встала на колени и ахнула. Это был Михеич. Он сжимал в руке топор, а из груди его лилась кровь. Тот самый хлопок, который она во сне приняла за фейерверк, наяву оказался выстрелом.
— Мадемуазель, вы обожжетесь! — раздалось за ее спиной по-французски. И тут же чьи-то грубые руки подхватили девушку и поставили ее на ноги.
Перед ней стояли два гренадера. Один, плечистый и массивный, с рыжими усами, держал напольную китайскую вазу из гостевого флигеля и мешок. Другой, ростом пониже, с залихватски закрученным усом, крепко сжимал локоть Елены. От обоих сильно несло вином, глаза их опасно блестели. Девушка задрожала всем телом.
— Послушай, Гастон, — обратился высокий к приятелю, — а у этой куколки красивая мордашка!
— Почему бы нам не поразвлечься? — подмигнул Гастон рыжеусому.
Тот похотливо усмехнулся, расколол о землю вазу, вдруг потерявшую для него всякую ценность, отшвырнул мешок, а затем одним ловким и, видно, привычным движением порвал на груди Елены платье. Девушка, содрогнувшись от прикосновения жадной грубой руки, мгновенно отвесила пощечину и процедила сквозь зубы:
— Не смейте ко мне прикасаться!
