незачем «надрывать животик»! Он также не надеялся и на Софи, во всем подражавшую матери, и прекрасно знал, что супруга будет также протестовать против «развращения» маленькой Лизы. Граф собирался посетить премьеру только со старшей дочерью, однако маленькая Лиза, «ангельчик», как называл ее отец, внезапно проявила совсем не ангельской твердости характер.
— Я непременно желаю ехать в театр! — дерзко топнув крохотной кукольной ножкой, заявила она матери.
— Эта пьеса не для детей, Лизетт, — отчеканила строгая графиня.
— Папенька мне все разъяснит!
Она подбежала к отцу и вцепилась в полу его сюртука. Огромные черные глаза Лизы умоляли о помощи. Граф не смог выдержать колдовского взгляда своей любимицы и решился вступить с женой в дискуссию.
— Должен тебе напомнить, матушка, что нигде в Священном Писании не сказано, будто накануне поста запрещено предаваться веселью. — Слова свои граф по обыкновению подкрепил пословицей: — Мешай работу с бездельем, а молитву с весельем, а то с ума сойдешь! Такова народная мудрость, Кати, и нечего тут астролябию изобретать!
Смерив графа ледяным взглядом, Екатерина Петровна угрожающе спокойным тоном произнесла:
— А я полагаю, что маленькой девочке неприлично смотреть взрослую пьесу.
— Да помилуй, матушка! — воздел руки к небу Федор Васильевич. — Пьесу эту я читал, в ней нет ничего предосудительного. Напротив, она моральна и поучительна и понятна даже ребенку.
Разговор проходил в присутствии старших дочерей, и граф отчаянными взглядами искал у них поддержки. Натали, старательно избегавшая всяческих бурь, сразу же отвела свои кроткие голубые глаза. Она понимала, какая гроза может сейчас разразиться, и не собиралась выслушивать очередную отповедь матери за то, что вмешивается во взрослые разговоры. Софи же, стоявшая за спиной графини, внезапно скинула маску строгости и послушания, улыбнулась отцу и товарищески ему подмигнула.
— Маменька, — ласково обратилась она к графине, нарушив тягостную тишину, — нет ничего страшного в том, если Лизетт посетит театр. После мы с ней обсудим и разберем пьесу.
— Ты тоже ее читала? — удивленно подняла брови Екатерина Петровна, никак не ожидавшая атаки с тыла.
— Эту оперу давала перед самой войной немецкая труппа. Вероятно, вы запамятовали. — Софи заключила в своих горячих ладонях ледяную руку матери и, глядя ей прямо в глаза, добавила: — Помните, вы еще восхищались игрой молодого Гальтенгофа?
Кто же тогда не восхищался Фридрихом Гальтенгофом, любимцем самой императрицы Марии Федоровны! У него был не сильный, но приятный голос, бравший за сердце, способный выжать слезу даже из камня. Он частенько приглашался с концертами в Павловск, и Мария Федоровна любила журить певца за то, что он осел в Москве, где уже не может услаждать ее слух каждодневно.
— Да, да, что-то припоминаю, — смягчилась графиня.
— И потом, не надо забывать, что это прежде всего опера, — продолжала Софи, — а прекрасная музыка только на пользу Лизхен.
— Ну, если ты так считаешь…
Екатерина Петровна выглядела растерянной и обескураженной. Граф был потрясен тем, какой авторитет приобрела средняя дочь у матери и как она умеет им пользоваться. Лиза в порыве счастья обняла мать и сестру и шепнула последней на ухо: «Я никогда этого не забуду, Софьюшка!» Не было никого счастливей ее в этот вечер, и уже в карете она восторженно, совсем по-взрослому призналась отцу:
— Ах, папенька, я хотела бы всегда быть с вами и никогда, никогда не расставаться!
— Как это хорошо, Лизок, — взял он ее за руку и шутливо поцеловал в ладошку, — но так не бывает. Придет время, ты выйдешь замуж, а потом твой старенький папенька покинет этот мир…
— Не говорите так! — закричала Лиза и, приникнув к отцу, прошептала ему в самое ухо, чтобы не расслышала Натали, которая, впрочем, всю дорогу глядела в окно и не вмешивалась в их разговор: — Для меня вы никогда не умрете…
Спазма сдавила графу горло, и он растроганно подумал: «Видать, Господь не сильно на меня разгневался, раз послал мне моего ангельчика!» Никто в жизни не дарил его столь чистым и нежным чувством, и он никого так не обожал, как свою маленькую Лизу. Граф заключил дочку в объятья, а потом, кивнув на окошко, воскликнул:
— Погляди, родная моя, как веселится народ православный!
За окном полыхало чучело роскошной соломенной бабы, то бишь Масленицы, вокруг которой кружился пьяный хоровод. Мужики и бабы вразнобой орали непристойную песню, заглушая дикие звуки гармошек и балалаек. Шабаш происходил на фоне сильно обгоревших домов, которые никто и не думал восстанавливать. В истоптанном, залитом навозной жижей снегу валялись пьяные, которых издали можно было принять за мертвецов. Возможно, были среди них и мертвецы — на масленой неделе иные москвичи наедались и напивались до смерти. Это считалось своеобразным удальством, без покойников Масленица считалась неудавшейся, «сухой». «И этот-то народ, который сам себя готов истреблять без всякой жалости, без причины, только ради скотского веселья, осуждает меня из-за смерти одного какого-то купчишки!» — с горечью подумал Ростопчин, глядя на пьяную бабу в растерзанной одежде, которая топталась на одном месте, дергая на морозе обнаженными полными плечами и выкрикивая матерные куплеты. Она казалась ожившим чучелом Масленицы, не хватало лишь языков пламени, окружавших языческого идола, уже наполовину сгоревшего, как и вся улица, по которой ехала карета.
Лиза, по-детски непосредственно воспринимавшая картину народного гулянья, с любопытством прилипла к окну, а граф, радуясь тому, что внимание девочки отвлеклось, поспешно утер платком слезы, катившиеся по его выбритым до синевы щекам.
В доме Шуваловых шли приготовления к вечернему спектаклю. Еще никогда для Прасковьи Игнатьевны посещение театра не сопровождалось такими хлопотами и волнениями. Даже во времена Владимира Ардальоновича, фанатичного театрала, она не испытывала ничего подобного. Ее сын, граф Евгений, являлся переводчиком либретто, его имя стояло на афише рядом с именем автора оперы! Все газеты наперебой трезвонили о премьере, и в некоторых статьях упоминалось имя переводчика, весьма одаренного молодого человека. При этом журналисты не забывали в патетических выражениях напомнить публике, что Шувалов — герой войны, пострадавший за Отечество. В результате, ко дню премьеры Москва хотела видеть не столько пьесу, сколько раненого героя, и настроилась в равной степени рукоплескать актерам и талантливому переводчику.
Прасковья Игнатьевна готова торжествовать, но ее радость омрачают своевольные причуды сына. В связи с состоянием своего здоровья, Евгений не сможет выйти на сцену и даже приподняться в ложе бенуара, чтобы поклониться публике. Словно впервые это осознав, он уже третий день пребывает в депрессии и заявляет, что не поедет в театр. Сегодня утром приезжал его уговаривать сам господин Позняков, богатейший провинциальный помещик, совсем недавно поселившийся в Москве, но при этом уже обласканный московской аристократией, которая весьма взыскательна к новичкам и провинциалам. Евгений даже не вышел к нему, сказавшись больным. Он заперся в своей каморке, в тесной, похожей на шкаф комнате ключницы, и приказал своему наперснику Вилимке никому не отпирать. Матери же заявил, что начал писать собственную пьесу и оттого не желает, чтобы его тревожили. Премьера-де его не интересует.
— Что же делать, Макар Силыч? — всплескивала руками графиня, ища помощи у дворецкого. — Меня он тоже к себе не пускает! Проклятые детские капризы! Весь город благодаря газетам уже знает о его инвалидности. Что же здесь постыдного, не понимаю? Пострадать за Отчизну — это честь, а он прячет свою боевую контузию, как дурную болезнь!
— А вы бы, барыня, с ним построже, как прежде, — посоветовал дворецкий.
— Пробовала, — отмахнулась та. — Не помогает. Вырос сыночек… Не мешайтесь, говорит, в мои дела, маменька. Пошел бы ты, голубчик, поговорил с ним, как бывало в детстве…
В былые времена Макар Силыч частенько исполнял роль няньки, рассказывая маленькому Евгению о морских сражениях, в которых участвовал сам, о великих адмиралах, коих посчастливилось ему видеть. Мальчик слушал бывшего моряка, затаив дыхание. Нынче сам Евгений мог бы немало порассказать
