разбойников, — умолял Фома, — а уж я в долгу не останусь!» — «Двадцать тысяч, — с ходу заявил Дмитрий, — как отцу моему. На меньшее я не согласен!» — «Побойся Бога, барин! — взмолился самый богатый крестьянин Савельевки. — Торговля уже не та, война все-таки…» — «Ничего, поскребешь в своих сундучищах, авось наберешь! А не то, обходитесь сами…» В конце концов, ударили по рукам.
Дмитрий Антонович взял деньги не зря, он развил бурную деятельность в своей бывшей деревне. Обучил дворовых людей военному делу и посадил их на коней, тщательно отобранных на крестьянских дворах. Потом заказал местному кузнецу выковать для каждого новоиспеченного воина по сабле. Мужицкий эскадрон под предводительством бывшего гусара наделал много шума боевыми рейдами, доходившими аж до самой Костромы. В округе Савельева прозвали «хромым бесом». Губернатор костромской, растроганный подвигами Савельева, обещал выпросить ему орден. Однако моральный облик героя не позволил главному губернскому чиновнику выполнить обещание. Как только «хромой бес» со своими ребятами доезжал до Костромы, начинались такие римские оргии у Глафиры Парамоновны, что после о них долго гудел весь город. Имя Савельева стало синонимом скандала, ореол героизма как-то к нему не шел.
Так продолжалось до самой весны тринадцатого года, пока губернатор не издал приказ о расформировании незаконного военного подразделения. Деньги, полученные от Фомы Ершова, вскоре закончились, да и вновь выданный крестьянами пенсион был уже на исходе. Глашка перестала юлить перед любовником и принялась над ним подшучивать. «Жениться тебе пора, Митя! До которых лет такому орлу по гулящим девкам шляться!» — «Ты не себя ли предлагаешь в жены?» — повел он черной бровью в ее сторону. «Я-то по воле наших крестьян бесприданница, — вздохнула Глафира, — а ведь есть невесты с таким приданым, что тебе и не снилось!» — «Кто такие?» — заинтересовался Дмитрий, догадавшись, что разговор заведен неспроста. «Да хотя бы взять Настеньку Хрулёву, купеческую дочь. Отец за ней дает полтораста тысяч… — Она сделала паузу, чтобы Савельев смог как следует переварить услышанную сумму, и добавила: — Настенька, конечно, не первая красавица, но и уродиной ее никто не назовет!» — «А с чего ты решила, что Хрулёв отдаст дочь за меня? Да и захочет ли она сама?» — усомнился Дмитрий, сконфуженный огромной суммой приданого. «Что там, девица давно по тебе сохнет, — закатила глаза Глашка, обрадованная неподдельным интересом гусара. — Ты часто проезжал мимо ее окон, а купчихе много ли надо? У них от скуки и от денег даже оммороки случаются! Небось глянул в ее сторону, сам не заметил, а ее убил! А насчет отца… Ну какой купец не хочет, чтобы дочь его стала дворянкой?» — «Это ты брось! — рассмеялся Савельев. — За такие деньги он купит себе князя или графа. Что ему в безродном-то моем дворянстве?»
Однако напористая Глафира Парамоновна взяла на себя роль свахи и решила во что бы то ни стало добиться этой партии для своего бывшего господина, а ныне любовника. Она заставила Дмитрия написать несколько любовных посланий Настеньке Хрулёвой, и тот, потея над глянцевым листом бумаги, выводил вензеля и сочинял поэтические признания, при этом даже не представляя, как выглядит его муза. Ему никогда не доводилось влюбляться, и это еще больше осложняло задачу. В ответ он получал пылкие письма, правда, не совсем грамотные, написанные детским корявым почерком. Наконец Глафира устроила им с Настенькой тайное свидание, где оба признались друг другу в любви и закрепили признание страстным поцелуем. «Ну, хороша ли Настенька?» — спросила после пристрастная Глашка. «Да я не особо- то разглядывал, — усмехнулся Дмитрий. — А деньги больно хороши!» И сообщники залились веселым смехом.
И вот наступил долгожданный день, когда Савельев лично явился в дом купца Хрулёва, чтобы просить руки его дочери. Принят он был благожелательно и чинно. Посидели за самоваром, пососали сушки, погрызли пряники. Разговор, правда, не клеился — о чем купцу говорить с гусаром? Хрулёв попросил дать ему время подумать, а как только Дмитрий вышел за порог, послал верных людей в разные концы города наводить о женишке справки и уже на другой день знал о Савельеве все или почти все. Вовсе не безродное дворянство и не безденежье смутили осмотрительного купца. Ужаснула его лишь разгульная слава бывшего гусара, и оттого предложение Савельева он отклонил, посчитав этот союз оскорбительным для своей дочери. Однако такой оборот дела ничуть не смутил Глашку. «Верь мне, Настя будет наша! Мы ее похитим! — заявила она. — Увезем в Савельевку, Гнедой обвенчает, а уж там посмотрим, как запоет купчишка! Не пришлось бы ему еще на брюхе перед тобой поползать, чтобы на доченьку любимую взглянуть! Полтораста тысяч? Шутишь, двести возьмем!»
План Глафиры был очень прост. Настенька едет в карете на обычную прогулку по магазинам и просит кучера свернуть за город, а там и на Большую дорогу, к постоялому двору, где ее будет ждать Дмитрий. Сама Глашка тем временем распорядится обедом в савельевской усадьбе и приготовит все к встрече молодых. «Венчание, хоть и тайное, отпраздновать надобно громко», — решила она и пригласила в Савельевку всех костромских знакомцев по кутежам. Гусар ее плана не оспаривал и лишь торопил любовницу. Отказ купца его уязвил, и он готовился к сладостной мести, которая должна была увенчаться огромным денежным кушем…
В назначенный час Дмитрий прибыл на постоялый двор у Большой дороги в сопровождении закадычных товарищей — Васьки Погорельского и Севки Гнедого. Заказав бутылку мадеры, друзья разговорились, и разговор их неизбежно свернул на брачную тему.
— Мне отец тоже присмотрел богатую невесту, — начал Васька и со вздохом признался: — Да больно пышна, еле в дверь пролазит! Двух мужиков не хватит, чтобы этакую колоду обхватить! Я ее прямо боюсь…
— Это жена должна мужа своего убояться! — наставительно заметил Гнедой. — Вот женитесь вы, братцы мои, распадется наша компания, быстро присмиреете.
— Ты ж не присмирел, — с улыбкой заметил Савельев, — женился вон, получил приход, а в прошлом году таким козлом скакал, такие кренделя выпекал!
— Что было, то было, грех не укор! — перекрестился отец Георгий. — Я уж сто раз покаялся!
С тех пор как архиерей наложил на него епитимью, разгульный поп повел тихую, праведную жизнь и даже успел произвести на свет двух мальчиков-близнецов. Он старался по возможности избегать встреч с Савельевым, дабы не поддаться соблазну, и на просьбу друга тайно обвенчать его с купеческой дочкой откликнулся весьма неохотно. За это его тоже по головке не погладят, можно и сана лишиться, и прихода. Вечно он страдает из-за этого повесы! «А все ж таки хорошо, что Митяй женится, — размышлял отец Георгий. — Хватит ему лукавого тешить, пора задуматься о жизни, о детях… И мне будет как-то спокойней!»
Что касается Васьки Погорельского, то он завидовал другу — безусловно и по всем статьям. Ведь они ровесники с Митяем, а тот уже и на двух войнах побывал, и ранен был, и героем стал, и женится нынче, да не на колоде, а на хорошенькой свежей девушке! А главное, у Савельева уже помер отец, а ему, Ваське, до сих пор приходится терпеть от родителя унижения и побои. «Почему одному все, а другому дырка от баранки?» — размышлял Погорельский, грустно потягивая мадеру.
— Вы чего, братцы, носы-то повесили? — возмутился бывший гусар. — Сидите, как на поминках! Если с такими постными рожами будете невесту мою встречать, она, пожалуй, обратно убежит к тятеньке, в Кострому…
Однако и сам Савельев вскоре стал угрюм и невесел. Прошло два часа после назначенного срока, а Настенька все не ехала. «Заблудилась, что ли? — недоумевал он, однако продолжал терпеливо ждать, смиряя свой порывистый норов. — Полтораста тысяч на дороге не валяются!» — уговаривал себя Дмитрий.
Наконец на постоялый двор въехали сани, запряженные тройкой лошадей, и хозяин постоялого двора, выглянув в окно, точно определил, что это сани купца Хрулёва, который не раз у него останавливался. Но сани оказались пустыми, а спрыгнувший с козел кучер, здоровенный откормленный детина в заячьем тулупе, войдя в дом, с порога крикнул, без тени почтения и конспирации:
— Кто тут господин Савельев?
— Ну, я Савельев, — подошел к нему Дмитрий с угрюмым видом, не предчувствуя уже ничего хорошего.
— А вот велено вам передать!
Детина извлек из-за пазухи смятый клочок бумаги и вручил его Дмитрию, затем кивнул хозяину, после чего развернулся, показав могучую спину, исключавшую расспросы, и был таков.
Савельев сразу понял, что записка от купеческой дочки и что свадьбе сегодня не бывать.
