С августа 1915 года в Арзамасе появились многочисленные беженцы. Те, кто побогаче, устраивались на частных квартирах, бедные селились в бараках за городом. В реальное пришли учиться дети беженцев и среди них белорус Саша Плеско, ставший другом Аркадия.
Население увеличивалось с каждым днем, цены на рынке росли, у магазинов вытянулись длинные очереди.
Продовольствие… Это слово повторялось в доме Голиковых чаще, чем когда-либо. Раньше все думали, что война скоро окончится, но война затянулась.
Сонный город насупился, стал угрюмее. И только по-прежнему громко гудели церковные колокола.
От собора в Арзамасе начинается откос и тянется над мутной и грязной речушкой Тешей. Во всю длину откоса узкой полосой разбит парк.
Чудесный вид открывается отсюда: на том берегу протянулось по насыпи полотно железной дороги, за полотном раскинулась Выездная слобода, а дальше, насколько хватает глаз, — поля и луга с разбросанными по ним селами, деревнями, ветровыми мельницами.
Аркадий и раньше любил парк на откосе, но еще сильнее полюбил его с той поры, как здесь он стал встречаться с Ниночкой.
С этой белокурой девочкой в беленьком передничке Аркадий познакомился на вечере в женской гимназии.
Гимназистки только из-за танцев и приглашали на свои вечера бедовых реалистов, которые в актовом зале неожиданно становились робкими и послушными и выглядели сущими ангелами.
Танцам всегда предшествовал концерт, в котором принимали участие и гимназистки и реалисты. Они читали стихи, танцевали, представляли сценки.
Аркадий впервые появился на вечере в гимназии — он должен был выступить с декламацией.
Поднявшись на сцену, Аркадий откашлялся и тихим голосом объявил:
— Я прочитаю из Некрасова. — Заложив левую руку за лакированный ремень с медной пряжкой, Аркадий начал читать: — «Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел. Был сильный мороз…»
Чем дальше читал Аркадий, тем тише становилось в зале. Смолкло пиликанье музыкантов, настраивавших свои инструменты, а классная дама умиленно смотрела на декламатора, вытирая слезы кружевным платочком.
Когда Аркадий закончил стихотворение и, застенчиво улыбаясь, раскланялся на крики «бис» и «браво», Ниночка потребовала, чтобы ее немедленно, сейчас же, познакомили с талантливым декламатором.
И вот здесь, на откосе, среди буйно разросшегося репейника, Аркадий каждый вечер ожидал Ниночку — он уже был влюблен и пылал к ней, если не небесной, то во всяком случае и не земной любовью.
Шагая по откосу, Аркадий вдохновенно декламировал:
Ниночка шла рядом и безуспешно пыталась отцепить репей, приставший к ее гимназическому фартуку.
Аркадий неожиданно остановился и спросил:
— Чьи это стихи, угадали?
— Ну ваши, конечно, — рассеянно ответила Ниночка. Проклятый репей никак не хотел отцепляться.
Узнав, что Аркадий тут совсем ни при чем и что прочитанные стихи — отрывок из «Мцыри», Ниночка была немного разочарована и все же решительно заявила:
— А вы бы, Аркадий, сочинили ничуть не хуже, чем какой-то Лермонтов.
— А вы любите Лермонтова? — спросил польщенный Аркадий. — Вот когда я был еще маленьким, — продолжил он, — то я, вернее мы…
Услышав эти слова, Ниночка почему-то вдруг фыркнула и, смерив Аркадия насмешливым взглядом с головы до ног, сказала:
— Поглядите на него: какой он теперь большой!
Если бы Аркадий услышал это от мальчишек, он бы, конечно, обиделся.
— Ну, все равно, — послушно согласился Аркадий, — так вот тогда мы спектакль поставили. По «Мцыри», — Аркадий с опаской поглядел на Ниночку и облегченно вздохнул: та внимательно слушала. — Ну, значит, распределили роли, разучили — и вот беда: кто же будет Барса играть? И придумали — пусть им станет соседский кот Васька.
— И хорошо ваш кот играл? — спросила Ниночка.
— Даже очень! — не моргнув глазом, соврал Аркадий, хотя ему — главному исполнителю роли — хорошо запомнилось, как кот исцарапал его.
Ниночка промолчала и неожиданно спросила:
— А вы, Аркадий, можете написать мне стихотворение? В альбом? На память?
Аркадий смутился: стихи он, конечно, писал, и даже не один раз. Но ведь эти — для самой Ниночки, да еще в альбом!..
— Я для вас, Ниночка, на все готов!
Три бессонные ночи провел Аркадий, сочиняя стихи. Как на зло, ничего не получалось. Из-за стихов были заброшены домашние уроки, и Аркадий уже успел получить в балльник два «кола».
Если бы только знала Ниночка, сколько он бился, подбирая рифму к концу фразы, которая оканчивалась словами «Мое сокровище»!
«Сокровище, овощи, чудовище. Овощи, чудовище…» — бормотал Аркадий.
Нужные рифмы никак не приходили в голову. А такие слова, как «овощи» и «чудовище», не годились для нежного стиха.
— Ты про какие там овощи зубришь? — спрашивала мама.
— Это я, мама, ботанику готовлю, — отвечал Аркадий. Не признаваться же — еще на смех поднимут!
При каждой новой встрече Ниночка, прищурив глаза, спрашивала: «Написали?» — и, получив неутешительный ответ, обидчиво поджимала пухлые губки.
На последнем свидании Аркадий решил честно признаться, что стих у него просто не получился.
Ниночка обидчиво дернула плечиками и не без ехидства заметила:
— Тоже мне Лермонтов!
На другой день она появилась на откосе важная и торжественная. В руках у Ниночки был зеленый бархатный альбом. Она протянула его Аркадию и многозначительно заметила:
— А Володя Нестеров вот что написал…
Аркадий схватил злополучный альбом и стал лихорадочно листать глянцевые листы, густо усеянные красными, зелеными розами, виньетками, голубками с конвертами в клювиках.
Вздох облегчения вырвался у него из груди, когда на предпоследней странице он прочел:
Под стихом стояла подпись его соперника: «Володя Н.».
