чего-нибудь на место, дабы не пропустить ни крупицы из происходящего. Никто не заметил моего исчезновения — быть может, моя мать заметила, но ничего не сказала.
В ту ночь в небе светила луна, и пение сверчков становилось все громче, по мере того как я удалялась от деревень и от огромного лагеря, разраставшегося все больше и занимавшего собой все свободное пространство.
Мне пришлось обходить колодец далеко стороной, потому что там выстроилась бесконечная вереница из людей, ослов и верблюдов, груженных кувшинами и бурдюками, дабы пополнить запасы воды громадной армии. Вдалеке виднелась пальмовая рощица, расположенная на берегу реки: деревья качались от дуновения ночного ветра, в лунном свете блестела вода, стремившаяся соединиться с великим Евфратом далеко на востоке.
Каждый шаг, приближавший меня к условленному месту, заставлял дрожать от волнения и страха. Такого я не испытывала никогда прежде: тревоги, от которой пресекалось дыхание, таинственного смятения, делавшего меня легкой — до такой степени, что, казалось, в любой миг могу оторваться от земли. Последний отрезок пути, отделявший от рощицы, я проделала бегом, после чего огляделась.
Никого.
Быть может, все это почудилось, или я неправильно истолковала жесты юноши, его знаки, слова, с трудом произнесенные на чужом для него языке. Или он просто решил пошутить надо мной и теперь прячется за стволом пальмы, чтобы напугать меня.
Не хотелось верить в то, что он не придет, и я долго еще оставалась там. Не помню сколько, но на моих глазах луна склонилась к горизонту и созвездие Львицы скрылось среди далеких вершин Тавра. Незачем обманывать себя: я ошиблась, пора возвращаться домой.
Вздохнув, двинулась было в обратный путь, и тут услышала слева от себя стук копыт. Обернувшись в ту сторону, отчетливо увидела в облаке пыли, пронизанном светом луны, стремительно приближающегося всадника. Через мгновение он оказался передо мной и, натянув поводья, спрыгнул на землю.
Может, он тоже боялся, что я не приду, испытывал те же тревогу, желание и беспокойство, снедавшие мою душу? Мы бросились в объятия друг друга и поцеловались в порыве безумной страсти.
Тут Абира прервала свой рассказ, осознав, что перед нею находятся девочки, никогда не знавшие мужчины, и в смущении опустила голову. Когда она вновь подняла ее, мы увидели, что она безутешно плачет: слезы затуманили взор и стекали по щекам, крупные, словно капли дождя. Вероятно, она любила так, как мы и представить себе не могли. И много страдала. Вдруг стыдливость как будто взяла в ней верх: казалось, она более не желает открывать историю своей страсти неопытным, наивным девочкам. Мы долго молча смотрели на нее, не зная, что сказать и как утешить. Наконец она снова подняла голову, вытерла слезы и продолжила повествование.
— В ту ночь я узнала значение слов матери и поняла, что, если останусь в деревне, смирюсь со своей судьбой и выйду замуж за человека жалкого, недостойного моей натуры, способной на порывы страсти, даже мысли его будут оскорбительны мне и любая близость с ним покажется невыносимой. Юноша, полюбивший меня и все во мне перевернувший своей страстью, вызывал одинаково сильный трепет в теле и в душе; благодаря ему я смогла коснуться лика луны и взлететь на гребне потока.
Мы любили друг друга каждую ночь на протяжении тех нескольких дней, что армия стояла лагерем, и с каждым часом я чувствовала, как растет во мне тревога перед лицом неминуемого расставания. Как я буду жить без него? Как мне вернуться к козам и овцам Бет-Кады после того, как я скакала на его боевом норовистом жеребце? Как мне вынести сонное однообразие деревенского бытия после того, как познала огонь, сжигавший плоть и наполнявший взор безумной страстью? Я хотела поговорить с ним, но юноша не понял бы меня; когда же мой возлюбленный обращался ко мне на своем нежном, мелодичном языке, мне слышалась в его словах лишь музыка.
И вот настала последняя ночь.
Мы лежали на траве под пальмами и смотрели на мириады звезд, блестевших меж листвы, и я почувствовала, как слезы подступают к горлу. Юноша уедет и вскоре забудет меня. Жизнь заставит его так поступить: он не раз еще остановится на привал в других деревнях и городах, он увидит иные реки, горы и долины и встретится с новыми людьми. Воин, обрученный со смертью, знает, что каждый день может стать для него последним. У него будут другие женщины, почему бы нет? А мне что остается? Сколько будут мучить меня воспоминания? Сколько раз в жаркую летнюю ночь я проснусь в поту, разбуженная ветром, что свистит и плачет на крышах Бет-Кады!
Словно угадав мои мысли, он обнял меня за плечи и привлек к себе, согревая своим теплом. Я спросила, как его зовут, чтобы сохранить в душе хотя бы имя, но услышала столь трудное слово, что не смогла его запомнить. Мое же имя он без труда повторил: Абира.
Я запечатлела в памяти каждое мгновение той ночи, каждый шорох, каждый всплеск реки, все поцелуи и ласки, потому что знала, что в моей жизни больше никогда не будет ничего подобного.
Вернулась домой перед рассветом, до того как проснулась мать, — шум ветра еще перекрывал собой все прочие звуки.
Скользнув под одеяло, услышала странный звук: то был стук тысяч копыт по дороге, глухое фырканье и ржание лошадей, грохот колесниц. Армия уходила. Я приоткрыла окно в надежде увидеть моего юношу в последний раз и стала смотреть на пеших и конных, вереницей проходивших мимо.
Искала его взглядом среди таинственных воинов в красных плащах, но их лица скрывали причудливые шлемы, открывавшие лишь глаза и рот, вроде масок! Окажись он среди них, я не смогла бы его узнать. Заставила себя выйти на улицу и прислонилась к стене дома: быть может, если я не вижу его, он меня заметит, заговорит или хотя бы подаст знак — и я буду смотреть на него до тех пор, пока он не скроется за горизонтом.
Но его все не было.
Я снова легла на циновку и беззвучно заплакала. Армия уходила несколько часов, и жители деревни встали но обе стороны дороги, чтобы не пропустить это великолепное зрелище. Старики сравнивали его с картинами, которым стали свидетелями в юности, а молодые запоминали, чтобы потом, в старости, рассказывать сыновьям. Мне было все равно: из тысяч воинов лишь один имел для меня значение, лишь одного я страстно желала видеть.
Куда двигалась армия? Кому несли они смерть и разрушение? Я задумалась о том, как ужасны мужчины, насколько они могут быть жестокими, беспощадными, кровожадными. В этом они так не похожи на нас, женщин. Но у того юноши, которого я любила, был нежный взгляд, ласковый и звучный голос — он отличался от всех, и необходимость расстаться с ним наполняла меня острой болью, разрывавшей сердце. Однако все это пройдет, и я забуду его, как он забудет меня. Я найду другие причины, чтобы продолжать жить, со мной будут мои дети, они придадут смысл моему существованию. Какая разница, кто станет их отцом?
Наконец ветер поднял густое облако пыли, и армия скрылась вдали, растворилась в тумане. Целый день я чувствовала на себе взгляд матери, подозрительный и тревожный. Вероятно, я странно вела себя: мои движения, выражение лица, даже внешний вид, по всей видимости, выдавали такое волнение, что подтверждало любые подозрения. Время от времени она спрашивала: «Что с тобой?» — не для того, чтобы получить ответ, а чтобы оценить мою реакцию.
«Ничего, — отвечала я. — Ничего».
И голос мой, вот-вот готовый сорваться в плач, противоречил словам.
К вечеру ветер утих. Я взяла кувшин и пошла за водой. Отправилась позже обычного, чтобы не встречаться с подругами: их болтовня и вопросы были бы мне невыносимы. Солнце уже садилось за горизонт, и я, наполнив сосуд, присела на ствол пальмы. Одиночество и тишина принесли некоторое облегчение, успокоили мою взволнованную душу. Я беззвучно заплакала горючими слезами, но, в сущности, они знаменовали собой освобождение, по крайней мере я на это надеялась. В небе длинной вереницей тянулись на юг журавли, наполняя воздух жалобными криками.
Мне захотелось быть как они.
Темнело; я поставила кувшин на голову и повернулась, чтобы двинуться обратно, в деревню.
И узрела перед собой его.
На какое-то мгновение мне подумалось, что это видение, ниспосланное мне, чтобы утешить, но то действительно оказался он. Воин спешился и подошел ко мне.
