Звуки все нарастали. Они стремительно низвергались на город и, казалось, вот-вот поглотят его совсем. Вскоре они слились в один мощный рев. Ранящее чувство тревоги ворвалось в душу Обухова. Ему почудилось, что вздрогнули дома, пригнулись деревья, в испуге притаились улицы.
Обухов всмотрелся в небо. Самолетов не было видно, но чувствовалось, что они уже висят над городом, где-то возле самых звезд, и через мгновение ринутся вниз. Обухов с досадой подумал, что, сидя в гостинице, он не имеет возможности узнать, что это за самолеты. В отряде он знал бы об этом раньше других.
«Учения? — мелькнуло в голове у Обухова. — А может быть, что-то более серьезное?»
Он не успел ответить себе на этот вопрос. Взрыв огромной силы ахнул где-то в районе вокзала, за ним второй, ближе к центру, третий, четвертый. Можно было подумать, что город, не успевший проснуться, рушится, раскалывается на части. Совсем рядом послышался истерический крик женщины, залился плачем ребенок.
Что случилось? — взметнулся с койки сосед Обухова.
— Кажется, война! — крикнул Обухов и, прихватив снаряжение, выбежал из комнаты.
Светало. Привокзальная часть города горела. Взрывы не умолкали.
«А как же с расписанием поездов?» — мелькнула мысль, но он тут же понял бессмысленность вопроса.
Обухов прибежал в обком партии. В кабинете Осмоловского было шумно, на все лады трещали телефонные звонки. Обухову пришлось ждать.
— Здравствуй, — неожиданно вышел из кабинета Осмоловский. Он произнес это приветствие необыкновенно просто, будто давно знал, что Обухов стоит в приемной, и уже не один раз виделся с ним. — Ты как раз мне нужен. Немцы напали. Правительство отдало приказ дать фашистам отпор. Едем со мной. На оборонительный рубеж. Весь гарнизон уже выступил. Заставы ведут бой.
«Андрей…» — стрельнуло в голове Обухова.
В первый момент ему хотелось сказать Осмоловскому что-то о себе, о своей обиде, о чем-то еще не решенном и не совсем ясном. Но его взгляд тут же встретился со взглядом Осмоловского, и Обухов, увидев ясное и чистое выражение его прищуренных глаз, сдержал себя.
«Что же это я? — спросил себя Обухов, выдерживая этот испытующий взгляд. — Кажется, я подумал о себе. Как же я мог думать сейчас только о себе? И что будет, если сейчас и я, и Осмоловский, и все мы будем озабочены своей личной судьбой? Кто же позаботится, подумает о всех, о главном, ради чего мы живем?»
Осмоловский будто прочел эти мысли в глазах Обухова.
— Вот что, — сказал он. — Я все знаю. В таких, как ты, партия не сомневается.
— Спасибо, Антон Тихонович, — коротко сказал Обухов. — Приказывайте.
— Машина ждет, — сказал Осмоловский. — Идем.
— Подбросите меня на границу?
— Туда уже не прорваться.
— Что? Вы шутите!
— Сейчас не до шуток, — сердито и быстро заговорил Осмоловский. — Этого следовало ожидать. Единственное, чего мы не знали, — в какую минуту на нас нападут. Времена, когда войны объявлялись заранее, со всевозможными реверансами, канули в вечность.
— А как же я? Выходит, границу покинул. В такое время.
— Ты не виноват. И нужен здесь. Хочу рекомендовать тебя комиссаром полка.
— А если не потяну?
— Такие вопросы сейчас не задают.
К Осмоловскому то и дело подбегали работники обкома. Он быстро отвечал на вопросы, давал указания, приказывал.
Они сели в машину и через минуту неслись по городу. Из разрушенных домов слышались стоны раненых. Ветер разносил тяжелый запах гари, смешанной с пылью. Люди бежали по улицам, грузили вещи в машины, повозки и тележки, копались в дымящихся развалинах.
— Вот и война, — будто сам себе сказал Осмоловский. — Вспомнишь гражданскую.
— Меня в пехоту? — спросил Обухов.
— А что?
— Прирос я к пограничникам.
— Раздавим врага — снова пойдешь на границу, — невозмутимо сказал Осмоловский.
«Как там сейчас наши? — терзала Обухова неотступная мысль. — Как Андрей? Заставам достанется больше всех. Выдержат? Вот тебе и соловьи…»
И как бы в ответ на его думы совсем близко раздался злой грохот орудийной пальбы.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Во второй половине ночи Парамонов выехал на проверку нарядов. Это было непреложной обязанностью каждого командира и политработника, прибывающего из отряда или комендатуры на пограничную заставу.
Парамонов не любил ездить верхом. И без того высокий, на коне он чувствовал себя неловко, то и дело цеплялся головой за ветки деревьев. Кроме того, он был глубоко убежден, что проверка нарядов верхом на коне малоэффективна. Но в прошлую ночь он оступился на дозорной тропе, нога опухла и нестерпимо болела. Отказаться от проверки нарядов Парамонов и думать не смел. Пришлось приказать оседлать лошадей.
Весь день прошел в заботах. Много времени отнял допрос еще одного перебежчика, которого вскоре отправили в отряд. Приехавший из города политрук Жуков подтвердил слухи об отстранении Обухова от занимаемой должности. Эта весть огорчила Парамонова. Жуков сказал также, что Обухов уехал в обком, и Парамонов старался предугадать, чем кончится эта неприятная история. Он готов был вступиться за майора и поддержать его. Он не терпел несправедливости, от кого бы она ни исходила, верил в Обухова, хорошо знал, что его любят бойцы. Для Парамонова это было главным мерилом командирских качеств.
Обо всем этом Парамонов думал только на заставе. Когда же его конь привычно свернул с дороги на дозорную тропу правого фланга, думы эти оборвались. Так бывало с Парамоновым всегда. Граница не разрешала думать ему ни о чем больше, кроме как о ней самой. За каждым стволом дерева, в сырой темноте черневших кустов, в густой высокой траве мог скрываться нарушитель.
Ночь выдалась темная, тихая. Тучи бережно скрывали звезды, не желая показывать их земле. Было удивительно, что хмурое небо не может уронить ни одной капли дождя.
Парамонов въехал в густые заросли. Сзади него на некотором расстоянии следовал боец. Конь у бойца был капризный, и Парамонов с раздражением слушал, как тот сердито встряхивает гривой. Конь попал на заставу недавно, не привык к пограничным тропам и все норовил перейти с шага на рысь. Когда боец натягивал повод, стараясь утихомирить его, он горячился и зло грыз удила.
Время от времени Парамонов останавливался, пригибался к лошадиной гриве, слушал ночные звуки, потом трогал коня, и тот послушно двигался по невидимой тропе. Неподалеку от ручья послышался легкий треск сухой ветки. Парамонов подал сигнал напарнику, они бесшумно спешились, сошли с тропы и укрылись за деревьями.
Через несколько минут недалеко от них возник темный силуэт. Человек тут же исчез в густой чаще. Вслед за ним появился второй.
Парамонов терпеливо ждал. Это, конечно, наряд. Заметят ли они его, Парамонова? Ведь если бы на его месте сейчас был нарушитель, он с дрожью в сердце ожидал бы развязки. Оплошность наряда была бы его спасением.
Прошло еще немного времени, и Парамонов понял, что кольцо вокруг них сомкнулось. К укрытию, где стояли кони, кто-то приближался. Послышался тихий, но требовательный окрик:
— Пропуск!
