выглядеть ненастоящими. Печатали их на отвратной, чуть не газетной бумаге, типографским методом. Хоть и были эти билеты разноцветными, но без 'орловской печати'. Краска вытиралась на сгибах, расплывалась от воды.
Степень защиты на этих деньгах была единственной и последней. На купюре крупно было напечатано: '
Затем Геддо удалился в цирюльню, что находилась рядом с гостиницей, вернулся оттуда помолодевший, подстриженный, густо пахнущий одеколоном.
Прежде чем войти в гостиницу, что-то бросил на клумбу, прошептал заклинания и в совершеннейшем ноябре расцвели розы.
— Зачем? — спросила Ольга, глядя на клумбу из-за занавески.
— Это для вас. — смутился Лехто. — Я думал, что будет приятно.
— Приятно… Да вот только ударят скоро морозы, и пропадут розы…
— Ну ничего, я весной вам еще наколдую…
Под окнами, как раз между гостиницей и цирюльней неспешно двигался крестный ход. Впереди — непременный крест с хоругвями, священники. За ними — старики со старухами.
Глядя на них, Евгений перекрестился.
— Товарищ Аристархов, что вы делаете! — одернул его Клим. — Бога нет!
— Товарищи ныне далеко. Да и тебе неплохо бы помнить, что день назад сам едва не узнал, есть ли бог или нет…
— По какому поводу ход? — спросила Ольга.
— Да кто его знает… Если судить по городу, так наверняка о даровании победы господину Подлецову.
— Когда я слышу во время гражданской войны здравицу 'За победу русского оружия', мне хочется не то рыдать, не то смеяться…
Словно почувствовав в Ольге союзника, Клим спросил:
— А ваше отношение к религии какое будет?
— Не люблю попов. Я как-то пыталась продать в церковь автоматического торговца свечек. Не взяли.
Клим расцвел, но слишком рано.
— Но к религии отношусь положительно, потому как природа не терпит пустоты. И если человеку не забить голову религией он ее забьет самочинно всякой пургой вроде марксизма…
Клим вспыхнул, стал просто пунцовый. Он шевелил губами, подбирая слова.
Вероятно, зрел скандал.
У Евгения появилось смутное желание дать Климу по роже. За недели странствий, тот уже порядком надоел Евгению.
Но с нахлынувшим гневом справился, выпалив первое, что пришло в голову.
— А пойдемте-ка сегодня вечером в ресторан. — предложил Аристархов. — Не был там сто лет…
Попытка ограбления
Ожидая уже на перроне поезд, начальник вокзала все же задал вопрос, который его беспокоил полтора десятилетия.
— И все же… Могу я узнать, на кого работаю?..
Геллер кивнул:
— На организацию древнюю, могущественную, с целями благими. Вам нечего стыдиться…
— А какой стране эта организация принадлежит?
— На самом деле страны принадлежат этой организации.
— И Россия?..
— В определенной степени — да.
Смотритель стал печальным — получалось, что работал он на ту страну, против которой и шпионил.
Заметив это, Рихард мысленно махнул рукой. У смотрителя существовала сотня способов лишиться жизни. Но, право-слово, нехорошо выйдет, если человек приютивший Геллера, умрет из-за его молчания.
— Книги свои с записью движения сожги сегодня же. — для большей серьезности Рихард перешел на «ты». — Сейчас же после моего отъезда брось в огонь. И впредь не пиши ничего подобного… По крайней мере без команды. Ты понял?
Смотритель кивнул. И спросил:
— Так что, в моей работе не никакого толку?
— Как это никакого? — Рихард сделал вид, что возмутился. — Ты содержал в порядке линию, по которой я бежал… Оторвался от опасного врага… Ты дал мне приют… От некоторых за всю жизнь меньше проку.
Раздался гудок. Из-за леса поднялся сноп пара — в морозном воздухе он поднимался высоко.
Паровоз приближался к станции.
— Так мы не будем взрывать мосты? Пускать под откос поезда? — спросил смотритель.
— Пока в этом нет никакой необходимости. Если мы пустим поезд под откос, как я отсюда тогда уеду?
Смотритель выглядел откровенно расстроенным, и Геллер посчитал нужным его успокоить.
— Не волнуйтесь. Есть сведенья, что и без того скоро все расстроится.
И надо сказать, Геллер словно в воду смотрел. Поезда вне расписания со временем стали явлением обычным, зато само расписание как-то сошло на нет: отмены поездов следовали одна за другой. Поездов становилось все меньше, а затем они пропали и вовсе.
О станционном смотрителе забыли.
И лишь через полвека на станции снова появились люди.
В году традиционно поворотного пленума Партии молодые да непуганые строили рядом железную дорогу.
И рядом, совершенно случайно, обнаружили дорогу другую с проржавевшими рельсами и гнилыми шпалами. Времени прошло так много, что меж путей выросли деревья и корнями разворотили пути. Молодежь прошлась по насыпи, нашла станцию.
От смотрителя не осталось следов. Удавился ли он от тоски в лесу, или ушел сразу после Геллера — то никому неизвестно.
Поезд после узловой станции уходил на западную ветку. Геллер думал пересесть на другой состав, но оказалось, что ничего в Великий Кокуй не идет. По той причине, что рельсы туда не имеется.
Отчего станционный смотритель это не сообщил Рихарду, было непонятно.
Да если бы и железную дорогу в Великий Кокуй и проложили, доехать туда вряд ли бы получилось.
— Дрянной город. — объяснил Геллеру машинист. — И порядки там дрянные. Скажем, помочил кто мешки с мукой… Мешки вешают сушиться, а рядом с ним — вешают за шею и виновника. Если какая-то телега с грузом придет с опозданием — значит саботаж, значит к стенке возницу. Потому даже если б туда были рельсы со шпалами — я бы туда не поехал. Уж лучше я получу расчет здесь, чем пулю в лоб — там…
Отбыв днем в дорогу выспавшимся, Рихард потерял в другом — на узловой он оказался уже ближе к вечеру. Стоило бы, наверное, переночевать в зале ожиданий, но кто-то сказал, что до города здесь всего ничего, версты три. И тракт хороший, сбиться с дороги трудно, тем паче, что с полдороги город уже видно будет.
Поэтому, закинув винтовку на плечо, Геллер пошел по кокуйскому тракту. Шел быстро, бодро,
