водопада сносит ветром. Ко всему прочему она решила сделать мне сегодня коллагеновую маску под названием «удар хлыстом»: под толстой влажной пленкой спрячется все лицо – и глаза, и рот. Без всякого на то желания я останусь наедине с собой, лишенная возможности отвлечься книгой, разговором или событиями на четырех вечно включенных маленьких экранах.
Безжалостная Вовочка при этом тарахтит, как свежезаправленный трактор. На ушах маски нет, и я поневоле слушаю.
– Геня, ко мне тут пришла одна девочка… Ну… Эта самая девочка, которая теперь будет вести у вас все новые программы. Интересный человечек, мне так показалося.
Я дергаюсь, как от электрошока, но не могу ответить – лицо стянуто маской. Кажется, у меня приступ клаустрофобии.
Ека в «Сириусе». Екин голос по телефону. Екин джип на моем парковочном месте. Ека и
Вот наконец Вовочка бережно отлепляет застывшую маску и гордо поднимает вверх плотную розовую пленку с точным отпечатком черт лица. Щеки, нос, рот и глазные впадины. Посмертная маска гения.
Мне, впрочем, не до маски:
– Она пришла к вам, Вовочка? В салон? И случайно попала именно к вам?
Кажется, я обидела Вовочку. Она швыряет маску в урну – трехочковый!
– Геня, случайно ко мне никто не попадает.
Она права. Она тысячу раз права – Вовочка лучшая из лучших и потому может себе позволить абсолютную свободу выбора. Никаких случайных теть с рынка, никаких капризных бизнес-дамок и дерзких прыщавых девиц.
Я уже почти спросила Вовочку, кто прислал к ней Еку, но вовремя вспомнила плакат с женщиной в красной косынке. Не болтай, Геня! Тем более не болтай в присутствии Вовочки, которая при всех исключительных способностях не умеет держать язык в привычном для него месте – а именно за зубами.
Подушечками пальцев Вовочка аккуратно наносит крем на мое лицо и шею, а Ирак уже стучится в дверь – пришла парикмахерша Эля. Они с Вовочкой начинали в одном салоне – первом в нашем городе салоне красоты с европейскими замашками.
Пока Вовочка громко приветствует вялую, но незаменимую Элю, я усаживаюсь перед зеркалом, закрываю глаза и… вспоминаю давешнее портфолио с рецептами Еки.
Жаль, мне не дали посмотреть его толком – впрочем, я и сама не хотела демонстрировать излишний интерес к клеенчатой книге: по правилам игры следовало пролистать ее вежливо, но бесстрастно, что я и сделала. И чувствовала, что взгляды коллег лежат на мне, словно камни.
Вечно восторженный юноша Давид Колымажский – еще один ведущий канала «Есть!» и мой ученик, выкормленный из поклонника в полноценную творческую единицу, – преданно сопел рядом, пока я перелистывала страницы.
– Обрати внимание на перепелок, – прошептал он мне в ухо, пользуясь тем, что камни (то бишь взгляды коллег) на время переместились к П.Н.: он рассуждал о новом рецепте чаудера, перековавшем его отношение к этому скромному американскому супу.
В иное время я слушала бы шефа во все уши, пытаясь выяснить, где произошла историческая встреча с новым блюдом и как его, собственно, готовить, но сейчас мы с Додом склонились над рецептом соте из перепелок – и я не могу не признать, что рецепт и вправду хорош. При всей антипатии к перепелкам (есть продукты, которые я стараюсь привлекать как можно реже – и перепелки находятся в этом списке), похожим на ощипанных воробьев, блюдо это запросто смогло бы стать хитом в неплохом ресторане.
Я изо всех сил стараюсь не смотреть на Еку с уважением (еще чего!).
Но тут Дод пихает меня коленом под столом и опять лезет шептаться:
– Ничего не напоминает?
Усердно вглядываюсь в поступенчатый рецепт. И вправду, смутно знакомый подход… Где же я это видела, где?.. Память молчит, как русский турист за границей. Перелистываю страницу, и… ба, так вот же он – тот чаудер, что покорил сердце нашего генерального едока.
– Геня, передай! – кричит П.Н. по-футбольному.
Я покорно передаю ему пас, то есть портфолио, и П.Н. поднимает его вверх, словно школьный учитель, демонстрирующий классу особо ценное наглядное пособие.
– Великолепная штука, – П.Н. никак не угомонится.
А Дод Колымажский тем временем тихонько кашляет.
– Простыл? – шепчу я.
Дод качает головой, а потом крутит пальцами в воздухе, будто набирая телефонный номер. Странно, телефонов с крутящимися циферблатами в стране почти не осталось, а привычка изображать «звонок» таким способом – живее всех живых. Двадцатипятилетний Колымажский – представитель следующего за мной поколения; у парня большое будущее. Я ему доверяю. И звоню в первую же свободную минуту.
Мы встречаемся перед курилкой – я как недавно распростившаяся с пакостной привычкой не переступаю порога самой вонючей комнаты канала.
– Эти перепелки… – задыхается Дод. – …эти ее перепелки – это же твой рецепт, Геня! Из позапрошлогоднего эфира. Кажется, март, да точно – март! Посмотри в архиве. Она просто заменила фенхель цикорием. И добавила к соусу сушеные грибы.
У Дода феноменальная память – не зря он почти три года возглавлял мой фан-клуб. И, став ведущим, Дод сохранил ко мне настолько трепетное отношение, насколько это вообще возможно для человека, поднявшегося на качественно новый, как любит говорить наш Юрик, уровень.
Тут дверь курилки раскрылась, обдав нас с Додом зловонной волной, и навстречу вышли моя (
Столкнувшись с нами, этот парный поезд резко затормозил, улыбки на лицах съехали набок, а слова испарились на полувздохе.
– Геня, здравствуй… – лепечет
– Привет, зайчик, – бодро отзываюсь я. Иран, надеюсь, помнит о том, что зайчиками я называю только самых лучших! (Тот Человек, кстати, всегда и всячески открещивался от моих «зайчиков», утверждая, что животное это – трусливое, мелко-дрожащее и немое – ему категорически неприятно). Меньше всего в жизни мне хочется показывать предательнице Иран со товарищи, будто я страдаю от ее отсутствия.
– Генечка, – это мне кланяется Юрик, опуская лысоватый черепок: древняя привычка хореографического детства.
Подобно всем высоким женщинам, я вижу много лишнего в жизни – пыль на верхних полках и чужие залысины. А Юрик, как все мужчины, в детстве занимавшиеся бальными танцами, на всю жизнь сохранил привычку осанисто держать спину, стучать каблучком и кланяться женщинам.
Пушкин без лишних слов целует меня в щеку, обдав мятно-табачным запахом, а Ека, не разжимая губ, улыбается.– Геня, у нас три минуты, – в комнату врывается ураган Ирак.
Она нервничает, словно мы работаем в прямом эфире, а ведь на самом деле все выпуски программы «Гениальной кухни» – стопроцентная запись. Сейчас мы снимаем то, что вы увидите через месяц – пока вы смотрите отснятые нами кадры, я буду готовить новые выпуски.
– С вами Геня Гималаева и программа «Гениальная кухня». – Я искренне улыбаюсь внимательному глазу камеры. – Сегодняшний выпуск целиком посвящен нашей с вами любимой птице. Итак, пять новых блюд из курицы, которые вы скорее всего никогда не готовили. Полетели!Глава седьмая,
Если бы это не вы, а я читала книгу о самой себе, то меня, как, вероятно, и вас, беспокоил бы вполне законный вопрос: почему успешная и уверенная в себе телеведущая, опытный кулинар и взрослая женщина позволила самозванке-самобранке окопаться у себя под самым носом?
Эх, читатель… Какой смысл рассуждать об этом теперь, когда мы с Екой сидим в лучшем ресторане Местре и смотрим, как носятся по залу толстяки-официанты, отдуваясь под тяжестью подносов. Теперь, когда время упущено и выиграть я не смогу, даже если прыгну выше собственной головы и сорву в полете муранскую люстру… Да, я вела себя глупо и по-детски, и еще я жутко боялась показать окружающим, как сильно переживаю Екино вторжение – ведь если бы я стала явственно нервничать, все поняли бы, как сильно я зависела все это время от общественного мнения. Добавьте сюда проклятую интеллигентность, которая хочешь не хочешь в некотором количестве входит в состав моей крови, и поймете, почему в решающий момент я не смогла включить на полную мощность собственную стервозность, которая также имеется в крови.
Так и получилось, что я в те дни была не столько борцом, сколько «свидетелем умиленным» всего творившегося и с моей карьерой, и с моей судьбой.
Куриные бои – как их назвали позже с легкой руки Пушкина – не вызвали полноценного скандала только потому, что об этом позаботились специально озадаченные люди. Бои эти и без того наделали такого шума, что даже П.Н. вынужден был прервать лакомый устрично-блинный отпуск и вернуться в родные шпинаты. Такого прежде не случалось, П.Н. запросто покидал пульт управления, оставляя штурвал проверенным временем людям – прежде всего Пушкину и мне.
Да, еще у него есть правая рука (за которую, как утверждает П.Н., можно легко отдать и левую) – тихая Аллочка Рыбакова, покорно отзывающаяся на Эллочку, Анечку и даже Адочку. Эта нежная с виду особа на самом деле скроена из крепчайшего огнеупорного сплава, который не страдает ни от временного безденежья, ни от
