Рысь, словно большая пятнистая кошка, лежала на толстом суку дерева. После ночной охоты она дремала, как всегда чутко улавливая все окружающие звуки.
Когда заяц вскрикнул, она мгновенно отметила это, и ее дремота стала еще более настороженной.
Напрягая последние силы, заяц несся прямо к дереву, на котором просыпалась рысь.
Как недавно прыгнул соболь, так метнулась на них обоих рысь.
Ноги зайца подломились, и все трое, перекувырнувшись, полетели в сугроб.
Еще не успев упасть, соболь извернулся всем телом, кинулся в сторону и через секунду был уже далеко от рыси.
На соболиные следы звероловы наткнулись к вечеру.
Парные отпечатки идут ровной цепочкой.
— Домой спешил, разбойник, — говорит Игнат. — Бежал, не глядя по сторонам. Добычу не искал, сытый.
В одном месте, где соболь коснулся боком снегового завала, что-то красное. Глянул Вася: как красная ягодка кровь.
— Пап, он добычу детенышам тащил?
— Детеныши у соболюшки бывают в апреле.
— Так что же это за кровь?
— Наверное, ранил его кто-то.
— А кто?
— Да хоть свой же сородич — соболь. Они такие злющие: как встретит один другого на своем участке — в драку!
— Вот бы посмотреть! — говорит Вася. — Почему его ранили, где? Вдоль следа обратно бы пойти!
— Ну сходи, — соглашается Игнат. — А мы сейчас привал устроим. Кулеш сварим, да я лыжу свою починю: видишь, ремешок порвался.
— Шарика бы взял с собой! — советует Макар.
— А ну его! Надоел!
— Далеко не ходи! — кричит вслед отец.
— Я быстро!
Идет Вася по собольей дорожке, припорошенной свежим снежком. Идет один. Бояться — он не боится, но, если бы знал, что придется идти одному, не напросился бы. Все-таки вместе веселее.
А тайга все мрачнеет и мрачнеет. Хотя до сумерек еще далеко, а вокруг свет уже не тот, что днем. Тучи низкие, мелкой изморозью сеют. Кое-где уже совсем прикрыло следы.
Вася снял с плеча карабин, держит стволом вперед. Соболиных следов не боится, а как-то неуютно одному на тропе. Вот коряга какая-то из-под снега высовывается, а за кустарником заснеженным она как звериная голова.
Лыжи голос подают: ш-шух… ш-шух… Будто успокаивают Васю: «Не робей, охотник, ты не один. Мы тебе верно служим!»
Карабин уверенной тяжестью лежит на ладони: «Не бойся, охотник, выручу!»
Идет Вася дальше, в чащу зашел. Здесь соболиный след виднее, не запорошило его. Вдруг сзади что- то громко зашуршало, приближаясь: уш-ш… Вася назад крутнулся, карабин вскинул, а с дерева снеговой ком сполз и упал в кусты.
Рысь лежала на суку, опустив голову на передние лапы. Пар от дыхания оседал белым инеем на ее жестких редких усах и колючих бакенбардах.
Она дремала и в то же время внимательно прислушивалась ко всему, что творится вокруг. Застать рысь врасплох невозможно.
Сегодня утром, когда она впала в свою полудрему, ее разбудил заяц.
Рысь кинулась на него и на соболя совсем не потому, что была голодна. Даже сытая, рысь никогда не упустит случая поохотиться хотя бы для того, чтобы поиграть с добычей.
Когда соболю удалось ускользнуть, рысь долго забавлялась пойманным зайцем.
Она отскакивала от него, толкала его лапой, покусывала, отпрыгивала в сторону и снова кидалась к жертве.
Издали могло показаться, что это большая кошка поймала огромную белую мышь.
Одно ухо, украшенное кисточкой, тихонько повернулось в сторону легкого далекого шороха, который не услышал бы человек. Рысь стала следить за этим звуком.
Обоняние у рысей, как и у всех кошек, развито слабее, чем зрение и слух. Поэтому рысь не чуяла запаха, но уже слышала звуки, которые издавало неведомое существо, двигающееся в лесу.
Ветер дул от рыси в сторону этого существа, и если бы это шел зверь с хорошим обонянием, он бы почувствовал врага и понял бы, навстречу какой опасности он идет. Но существо не чуяло запаха рыси, потому что это шел человек.
«А не повернуть ли обратно?» И Васины лыжи будто сами собой пошли медленнее.
Замерзшие кровинки, которые совсем редко попадались по пути, стали попадаться чаще. Наверное, место, где соболь боролся с обидчиком, было близко.
«Нехорошо получится, если вернусь, — подумал Вася, — отец спросит, в чем дело, а мне ответить нечего».
Шш-у… шш-у… шш-у… — шуршат лыжи.
Соболиный след вывел на полянку, а на ней — мертвый, прикрытый снегом заяц.
Сбросил Вася снег лопаточкой лыжной палки.
Заяц лежит окоченевший, неподвижный. Вокруг — следы. Похоже, что волки вокруг зайца топтались. Целая стая!
«Погоди, погоди! — успокаивает себя Вася. — Если это волки, почему же они зайца не съели? Так волки не делают!»
А следы вокруг, точно, на волчьи похожи.
Смотрит Вася на отпечатки. Вот четыре пальца вдавлены в снег, вот пяточная подушечка. Когтей не видно. Рысь по-кошачьи когти втягивает.
Вася оглянулся — никого. Шагнул в сторону и замер. С дерева в упор смотрят круглые немигающие бледно-желтые глаза рыси. Ствол Васиного карабина пополз вверх…
От кипящего котелка вкусно запахло вареным мясом.
— Пшено сыпал? — спрашивает Макар.
— Я пшено… — начинает Игнат.
И вдруг «бум-м…» — далеко-далеко стукнул выстрел.
Остановился Игнат. Зажал в руке мешочек с крупой.
Тишина. Мертвая тишина над тайгой, и только сучья в костре потрескивают да в котле бурлит.
— Чего стрелял? — удивляется Игнат. — На-ка, дайте в ответ!
Взял Макар карабин, выстрелил вверх. Передернул затвор, выстрелил снова. И еще раз.
Слушают братья. Тайга молчит. Отзыва нету.
