удивлением и недовольством расчесывал десятки свежих укусов на мускулистой груди.
— И чего им (имелось в виду начальству) не поставить сетки на окна? А если я, блин, теперь с малярией свалюсь?
— Ты бы еще кондиционеры потребовал! — отозвался киевлянин Миша, пивший накануне меньше всех, а потому и наиболее бодрый с утра. — А еще туалетную бумагу и многопартийную систему!
Рома ухмыльнулся. Вопрос действительно получился риторическим. Он был нормальным советским парнем, а не космонавтом, академиком или членом Политбюро. А потому с раннего детства мать-одиночка научила его не рассчитывать на милость и здравый смысл партии, правительства и, в особенности, отцов- командиров.
Игорю из Донецка, проблевавшему вторую ночь подряд, было особенно тяжело. С тоской посмотрев на пустую кастрюлю, использовавшуюся для кипячения воды, он направился к призывно журчавшему крану.
— Не пей, молодец, козленочком станешь! — предупредил его Лейтенант, правильно распознав суицидальные намерения страдающего переводчика.
Но тот лишь слабо махнул рукой и жадно присосался к облезшему смесителю времен заката колониализма. Находившиеся вокруг товарищи по оружию, напуганные накануне зловещими пророчествами военврача, с молчаливым ужасом замерли, наблюдая, как Игорь, мыча от наслаждения, алчно поглощает смертоносную жидкость. Оторвавшись от крана, он наконец заметил реакцию окружающих. Громко отрыгнув, он глумливо заметил:
— Пардон! Видно, несвежих фекалий напился!
На завтраке в военной столовке оказались очень молодые переводчики и специалисты, прозябающие в миссии, и командированные, которым тоже было некуда деваться. Подавали перловую кашу с маслом, бананы и уже знакомую ветчину из «утюгов». Лейтенант с тоской подумал, что с таким выбором ему придется стать вегетарианцем. Предполагаемый информатор Яша из Минска с подозрением посмотрел на стоявшую перед ним еду, а затем обратился к дородной «мамочке» — начальнице заведения:
— Простите, пожалуйста, а во сколько мне обойдется этот завтрак?
Полковничья жена, начинавшая когда-то продавщицей военторга, привычно выпятила вперед внушительных размеров груди, снисходительно посмотрела на птичий нос прибывшего из-за черты оседлости парня и насмешливо отбрила:
— Кушай, кушай, зайчик! С тебя, дохленького, я пока ничего не возьму! Попадешь в Куиту Куанавале, потеряешь кило пять, будешь потом у меня третью добавку выпрашивать!
Сие неуместное упоминание населенного пункта с нехорошей репутацией гиблой дыры еще более расстроило Яшу. Он и так уже приходил к неизбежному выводу о том, что командировка в Анголу, возможно, была решением, которое не одобрила бы ныне покойная мама.
— Как Куиту? Мне нельзя! У меня ведь ребеночек маленький, жена молодая! — забормотал он, окончательно потеряв аппетит и на глазах покрываясь обильным потом.
— А при чем тут твой малой? — с неприязнью спросил холостяк Рома, к тому времени уже поглотивший свой завтрак. — Не его же туда посылают! Вместе с молодой женой!
После завтрака молодые переводчики столпились у виллы, в которой находился тесный кабинет референта. Они сильно отличались от обитателей миссии своими пока не успевшими загореть лицами, новеньким обмундированием и той вежливой робостью, которая отличает «вновь прибывших» любой армии мира. Юные лейтенанты еще не научились носить форму с непринужденным безразличием. Они постоянно разглядывали свои отражения в окнах и ежесекундно поправляли пряжки ремней, длинные козырьки кепи и заправленные в ботинки брюки. Проходившие мимо обитатели миссии снисходительно поглядывали на этот спектакль, неизменно повторявшийся с каждым новым пополнением из Союза. Очень быстро выяснилось, что большинство ветеранов, прибывших сюда во второй раз, уже знали о месте предстоящей службы. Молодежь ожидала решения своей участи с встревоженными лицами, справедливо полагая, что теплые и сытые места уже достались более взрослым и достойным. Впрочем, обиды на старших по званию и возрасту никто не держал: тем и так уже пришлось хлебнуть в первые командировки. Вызывали по алфавиту. В кабинете начальства никто не задерживался более чем на пять минут. Некоторые офицеры выходили оттуда широко улыбаясь, другие чуть не плача, а третьи — со странно одухотворенными лицами только что совершивших подвиг людей. Циник Рома так выразился на сей счет:
— Как будто из ЗАГСа выходят! После бракосочетания! Не осознав всей тяжести совершенной ошибки! Ну что, в какую задницу тебя засунули, гвардеец?
Молодые люди, пытаясь сохранить невозмутимый тон крутых парней, к которым тетке Фортуне лучше не поворачиваться задом, отвечали:
— Батальон коммандос, Северный фронт…
— Бортпереводчик на вертолет JVC… А что такое JVC?
— А меня здесь оставляют, на военно-морской базе…
— Уамбо — в управление Западного фронта…
— Кабинда…
— Разведотдел…
— Военное училище…
Понятное дело, что без помощи ветеранов большинство из них не смогли бы оценить, куда их в ближайшее время забросит судьба. Так, например, выяснилось, что JVC — это прозвище Главного военного советника. Что переводчик при батальоне коммандос отнюдь не обязан летать с этим самым спецназом на их операции в джунглях. Что скучно звучащее «управление Южного фронта», как раз наоборот, предполагало возможность посещения самых опасных мест в Африке. Как оказалось, «кадровые» переводчики в целом отдавали предпочтение Луанде. Конечно, климат здесь был самый что ни на есть гнусно-тропический, начальство наблюдалось в повышенной концентрации, а овощи и фрукты получались самыми дорогими в стране. Зато в столице имелись валютные магазины, огромные рынки и широкие возможности для спекуляции и других способов валютного приработка для вечно рыщущих, как голодные волки в поисках добычи, советских граждан. Привлекательность всех остальных мест определялась интенсивностью боевых действий, степенью сохранности инфраструктуры и все тем же климатом. Обычно, чем суше и прохладнее он был, тем меньше оказывались шансы подхватить что-нибудь вроде малярии или желтой лихорадки и тем больше имелось надежды на сохранение здоровья в долгосрочной перспективе. Но по злой иронии судьбы, почти все районы Анголы с более или менее приемлемым климатом являлись, как правило, театрами ожесточенной борьбы с партизанами. В то же время и Луанда, и нефтеносный анклав Кабинда, несмотря на жуткие влажность и жару, были относительно спокойными с военной точки зрения местами.
Лейтенант, как и все остальные, принимал живое участие в разговорах с уже получившими назначение офицерами. С одной стороны, он, разумеется, боялся неизвестности. Еще больше он опасался того, что по какой-то причине не сможет хорошо выполнять свои новые обязанности. Но, несмотря на инстинкт самосохранения, наперекор здравому смыслу и заветам родителей, его тянуло навстречу возможной опасности. Много раз бессонными ночами он пытался проанализировать свою иррациональную зависть по отношению к тем, кто побывал на войне. Очевидно, что дело было не в патриотизме. Ведь в конце концов, здесь, в Анголе, он не защищал свою страну от агрессора и не выступал на стороне обиженных против чудовищной несправедливости. Почему же ему так хотелось совершить нечто героическое даже ценой ран и потерянного здоровья? Наверное, Лейтенанту стало бы легче, если бы он знал, что, казалось, необъяснимое с точки зрения здравого рассудка желание повоевать испокон веку свойственно бесчисленным поколениям молодых и здоровых мужчин, соревнующихся за право лидерства. Разумеется, он не был одинок. Многие из его сослуживцев маскировали это тайное желание пройти испытание огнем показными признаниями в трусости и желании «закосить». Главные идеологи страны, наверное, сначала бы не поверили, а потом зарыдали от умиления, узнав, что, несмотря на тупость советской пропаганды, в Красной Армии по-прежнему встречались чистые, интеллигентные, глупые мальчики, готовые пожертвовать многим, чтобы получить право считать себя настоящими мужчинами.
