Лучше не бывает

Джессика посмотрела на постель: постельное белье было разметано и подушки разбросаны. Она взглянула на комод: все ящики в нем были открыты, галстуки и рубашки свешивались оттуда. Что она может сказать? Джессика не боялась, что ее арестуют. Она страшилась быть застигнутой Дьюкейном, задержанной до его прихода. Она подумала: он может в любой момент застать ее. Я сейчас заплачу.

— Видите ли, — сказал маленький человек мягким голосом, с легким иностранным акцентом, — я могу дать делу ход, верно? Вы ведь можете оказаться грабительницей, правда? А я защищаю собственность друга, вы обошлись с ней довольно странно.

Джессика обрела голос:

— Вы не дворецкий? Не шофер?

— Нет. Шофер сегодня днем свободен. Я кое-кто другой. Но это неважно. Я жду ваших объяснений, моя дорогая.

— Я не грабительница, — еле прошептала Джессика.

— Верно. Я и не думал так на самом деле. Я размышлял о вас там, внизу, после того, как увидел в телефонной книге, что Пэйн и Стивенс — выдумка. Я сказал себе: это молодая дама не грабительница. Но кто же вы тогда, я все еще жду ваших объяснений.

Джессика, сгорбившись, сидела на постели. Она чувствовала себя испуганной, виноватой и жалкой. Предположим, этот маленький человек задержит ее до прихода Дьюкейна, может быть, запрет ее? Почему, если любишь так сильно, это приводит только к несчастью и ужасу? Слезы наполнили ее глаза. Она сунула руку в карман и вытащила клок волос Дьюкейна, найденный на полу.

— О, ну ладно, ладно. — Он подошел, сел рядом на постель и протянул ей большой чистый носовой платок, в который она сразу уткнулась. — Я не монстр, знаете ли. Я не хочу вас пугать. Не хочу вас обидеть. Но представьте себя на моем месте! Я просто должен задать несколько вопросов. И, естественно, мне любопытно. Я просто не понимаю, что вы тут делали. Это все немного странно, не правда ли? Не надо плакать, не надо. Просто поговорите со мной немного, ладно?

Джессика перестала плакать и вытерла лицо. Она смотрела в мужскую тьму шкафа. Ее переполняли несчастье и сила. Неожиданное — это уже нечто. Начинаешь ощущать себя. Она сказал твердым голосом:

— Вы спрашиваете, кто я. Я — ревнивая женщина.

Ее собеседник длинно и мелодично присвистнул. Потом он сказал:

— Вау!

— Мистер Дьюкейн и я были вместе, — сказала Джессика, — но потом он оставил меня. И говорит, что у него нет другой женщины. Но я уверена, что это — неправда. На днях я видела, как женщина входила в этот дом. Я только хотела узнать наверняка. Поэтому я вошла, как вы знаете, и обыскала комнату, чтобы убедиться, что здесь была женщина.

— Нашли что-нибудь? — спросил он заинтересованно.

— Нет. Но я уверена…

— Не думаю, что Джон станет лгать, даже об этом.

Джессика повернула лицо к маленькому загорелому человеку. Он смотрел на нее сейчас иронически весело.

— Пожалуйста, скажите мне, — сказала Джессика, — если знаете, есть ли у него любовница? Конечно, так вы и скажете. Все это выдумки, мол.

— Но я обожаю выдумки. Нет, я уверен, у него нет любовницы. Этого вам достаточно? Вы уйдете теперь счастливой?

— Нет, — сказала она. — Этого недостаточно. Ничто не поможет.

— Демон ревности. Да, я тоже его знаю. Скажите ваше имя, только имя. Мы уже как будто знакомы.

— Джессика.

— Хорошо. Меня зовут Вилли. Теперь послушайте, Джессика, вы простите меня, если я задам вам еще несколько вопросов, а вы мне правдиво ответите?

— Да.

— Как долго вы были любовницей Джона?

— Около года.

— А как давно он оставил вас?

— Около двух лет.

— Часто ли вы видели его за эти два года?

— Да. Мы вроде бы остались друзьями.

— Вы еще любите его, а он вас нет?

— Да. И он сказал, что не хочет больше встречаться со мной, потому что хочет, чтобы я была свободной. Но я не хочу быть свободной.

— Могу понять это. Но ревность — ужасная вещь, Джессика. Из всех порочных страстей она — самая естественная для нас, она проникает глубоко и отравляет душу. Ей нужно сопротивляться всеми честными способами и осмыслением ее сущности, как бы ни казалось такое осмысление абстрактным по сравнению с этой злой силой. Подумайте о добродетели, которая вам нужна, и назовите ее благородством, великодушием, милосердием. Вы молоды, Джессика, и вы так восхитительны — могу я взять вас за руку? — и мир еще не погиб для вас. Нет никакой заслуги в недоверии, она отравляет вас и мешает ему. Вы ничего не выиграете так, а только проиграете еще больше. Вы должны сделать свою любовь реальной, дать ей тело, и только одно вы можете сделать, если это подлинная любовь: дать ему уйти, и дать ему уйти спокойно, не сожалея об этом. Вложите всю свою энергию в это, и вы получите милость высших сил, о какой сейчас и мечтать не можете. Потому что милость существует на самом деле, и силы, и начала есть неизведанное добро, которое само собой приходит к известному нам добру. И предположим, вы нашли бы то, что искали, мое дорогое дитя? Тогда не перешли бы вы от ревности через обман к жестокости? Человеческие слабости образуют своего рода систему, Джессика, и прошлые ошибки порождают бесконечную сеть последствий. Мы — не на стороне добра, мы — не его люди, Джессика, и мы всегда будем вовлечены в эту огромную сеть, вы и я. И мы должны всегда постоянно бдительно следить за тем, чтобы не начать поступать плохо, проверять себя, отступать, душить нашу слабость и подбадривать нашу силу, взывая к именам добродетелей, о которых мы ничего не знаем, кроме их имен. Мы — не хорошие люди, и самое лучшее, на что мы можем надеяться, это быть мягкими, прощать друг друга и прощать прошлое, самих себя и принимать это прощение, и тогда снова вернуться к прекрасной неожиданной странности мира. Не так ли, Джессика, дитя мое?

После долгой паузы Джессика спросила:

— Кто вы?

— Моя дорогая, — пробормотал он. — Вы быстро учитесь. Простите меня.

— Господи Боже, — сказала Джессика.

Вилли поцеловал ее.

Они сидели почти лицом друг к другу, колени их соприкасались. Вилли крепко держал ее за запястье, а другой рукой обнял ее за шею и, играя, трепал ее волосы. Джессика схватила его за отворот пиджака. Они пристально вглядывались друг в друга.

— Вы очень красивы, Джессика, и вы мне напоминаете о моих снах, о тех, где меня обнимали. Простите, что я прикасаюсь к вам. Действительно, желать трогать кого-то — это очень важно, правда? Таким образом, мы, бедные создания из праха и глины, смотрим друг на друга, трогаем друг друга. Те немногие, кого вы трогаете, должны быть самыми дорогими для вас.

— Пожалуйста, скажите, кто вы, — сказала она. — Вы такой странный. Как ваша фамилия?

— Нет, нет. Будем просто Вилли и Джессика. Мы больше не встретимся.

— Вы не можете так говорить, раз вы поцеловали меня. Вы не можете поцеловать меня и исчезнуть. Я спрошу Джона…

— Если вы спросите Джона обо мне, я расскажу ему, что вы обыскивали его комнату.

— О, а говорили, что собираетесь быть мягким!

— Я мягок, дитя мое. Я просто лепечущий голос, птица на ветке, голос вашего сознания, может быть. И больше нет ничего, разве что маленький бесенок по имени Вилли, жизнь которого мгновенна и