ошибку за другой, в наказание за то, что он в свое время не послушал велений своего сердца. Заставить это сердце молчать я способен, но повелевать им — столь же бессилен, как повелевать собственной судьбой. Свои чувства я давно поборол, и не надо ворошить прошлого. Итак, не станем говорить о чувствах, хоть они, как вы знаете, играют известную роль в жизни общества или, говоря на современном жаргоне, являются ее факторами. О чувствах я привык молчать. Я мог бы говорить о них только с вами. Впрочем, к чему? Если бы старина Вернон, вместо того чтобы корпеть над рукописями, ощутил в себе честолюбие настоящего мужчины и захотел принять участие в общественной жизни, он нашел бы в ее лице достойную подругу. Я называл ее своей Эгерией. Для него она сделалась бы Корнелией{52} . И я готов поклясться, что дети, которых она принесла бы супругу, оказали бы ему честь!.. Ну, да старина Вернон не таков — беднягу в свое время постигло большое разочарование, и он будет носиться с ним до конца своих дней. А она? Похоже, что и она также. Я старался — о да, я говорил с ней сам! Но все напрасно. В чем другом я, быть может, имею на нее влияние, в этом — никакого. Отказ, и все! Говорит, что намерена умереть, как жила, — Летицией Дейл. Мы с вами сейчас одни, и вам я могу признаться, что мне сладок звук этого имени. Сладок, как старинная песня, к которой привык с детства. Но не спешите меня осуждать. Поверьте, над делами подобного рода — я утверждаю это на основании опыта — тяготеет некий фатум. И я не могу скрыть от бедняжки существование этого фатума…
— Позвольте, которую из бедняжек вы имеете в виду сейчас? — спросила миссис Маунтстюарт с холодным недоумением.
— И она вам сама скажет… Как — которую? Клару Мидлтон, разумеется… она сама признает, что хоть я и сделал все, что можно, дабы способствовать этому союзу, тут, видно, мы имеем дело с противодействием, — за неимением лучшего определения, я вновь вынужден прибегнуть к этому слову, — да, с противодействием некоего тяготеющего над нами фатума. Это он тянет нас в противоположные стороны, вернее, тянул бы, если бы я поддался. Она не первая; другие тоже были вынуждены признать существование этих роковых сил.
— А сейчас, если не ошибаюсь, мы, кажется, имеем в виду уже третью «бедняжку»? — спросила миссис Маунтстюарт. — Как же, я не забыла! Правда, тогда мы это как будто называли не фатумом, а просто капризом. До чего же все это странно! В ту пору, впрочем, за вами ухаживали без зазрения совести, и это вас до некоторой степени извиняло. Помню, мы все думали, что… Но вы внезапно отправились путешествовать.
— Да, по рецепту моей матушки. И, надо признаться, рекомендованное ею средство отчасти помогло. Она мечтала для меня о блестящей, аристократической партии. Я не разделял ее честолюбивых планов. Своим чувством я еще способен жертвовать, но приносить в жертву себя самого, свою личность — увольте! А затем я уже сам обратился прямо к доктору Купидону… Она обладает обаянием того рода, который… Но человек переменчив! On revient tоujours…[23] {53} Начинается с необъяснимого влечения… Затем тебя воспламеняет красота. Наконец, задаешь себе серьезный вопрос: подходит ли тебе эта девушка, как подруга жизни, — и вот тут-то, быть может, обнаруживаешь, что в ранней юности ты лучше, нежели в последующие годы, понимал, что тебе нужно. Впрочем, она ведь и в самом деле красива. Это неоспоримо. Она вас восхищает, миссис Маунтстюарт, не отрицайте! Выкиньте из головы придуманную вами формулу: «Фарфоровая плутовка», и вы увидите, что просто-напросто очарованы ею. Она прелестна. У нее особое, своеобразное очарование. Да что там говорить — это настоящая красавица.
— Такая красавица, мой дорогой сэр Уилоби, — сказала миссис Маунтстюарт, глядя на него в упор, — что клянусь, я не представляю себе мужчину, который бы мог перед нею устоять! Это ружье, которое стреляет без промаха: прямо в сердце. Не знаю, чем берут женщины этого типа — разговором ли, или взглядом, или дело в атмосфере, которую они распространяют вокруг, но только это колдовство или, если хотите, — тот же ваш фатум!
— Да, но тут больше животной прелести, нежели духовного обаяния.
— Конечно, ей далеко до серьезности Летти Дейл.
Миссис Маунтстюарт задумалась, и Уилоби не стал перебивать течение ее мыслей.
— А знаете, — воскликнула она, помолчав, — наша Летти Дейл очень переменилась! Я это еще вчера заметила. Да и сегодня тоже. Она удивительно посвежела, помолодела — она чудесно выглядит! Чего не скажешь о вас, дорогой друг. Видно, «фатум» не способствует хорошему цвету лица.
— Как, вы мне отказываете уже и в здоровье! — воскликнул Уилоби со смехом, в котором, однако, послышались какие-то скулящие нотки.
— Берегитесь! — сказала миссис Маунтстюарт. — Вы впадаете в сентиментальный тон. Упоминаете какие-то «давние чувства», «прошлое, которого не следует ворошить». Правда, вы говорите с женщиной, а не с мужчиной, но все же такие разговоры — скользкая почва. Я прислушиваюсь к вашим речам и тщетно пытаюсь уловить в них естественную интонацию. Когда же я не нахожу естественности, я обычно подозреваю, что со мною хитрят. К тому же вы подчас как-то странно скалите зубы, напоминая мне индуса из калькуттской тюрьмы, которого меня водил смотреть покойный муж, чтобы рассеять мою тоску по Англии. Несчастный с каждым вздохом оскаливал зубы. Вы точь-в-точь так же скалились вчера вечером, да и сейчас — словно вам больно дышать. Вы очень избалованы. Вас слишком долго умащали елеем. Зато в нынешнем вашем состоянии я узнаю все признаки человека, что-то в себе затаившего.
— Затаившего? — повторил Уилоби и нахмурил брови.
— Да, да, вы слишком кисло улыбаетесь, — сказала она. — Покойный Маунтстюарт меня учил, что когда на душе у мужчины тревога, его выдают не столько глаза, сколько выражение рта.
— Нет, нет, сударыня, я не нарушу слова. Ни в коем случае. Я намерен, я твердо решил его сдержать. Никаким фатумам я не позволю себе поддаться. И пусть я похож на вашего смуглого преступника из калькуттской тюрьмы…
— Ах, мой друг! Вы же знаете: язык мой — враг мой!
Он наклонился и поцеловал кончики ее пальцев.
— Итак, несмотря на мой страшный «оскал», вы увидите, что я пойду на казнь, и покорность судьбе заменит мне счастье.
— Подобно лорду, приверженцу якобитов, когда воцарилась Ганноверская династия?
— Да, да, я помню, вы рассказывали, что проливали слезы, читая об одном из этих несчастных. Хорошо: подобно ему, если вам угодно. И пусть я переменился, устои мои тверды, как всегда. В молодые годы я лелеял мечту о жене, которая разделяла бы все мои мысли и чаяния, о женщине романтической души и трезвого ума. Рано или поздно я намерен посвятить себя общественной деятельности и тогда, быть может, обнаружу, что мне недостает советчика и утешителя, которого так необходимо иметь у домашнего очага. Беда моя, должно быть, в том, что я ношу в душе идеальный образ такого друга. Впрочем, я никогда не стал бы настаивать на тех или иных качествах. Нет ничего более жестокого, нежели указать супруге живой образец и требовать, чтобы она ему следовала. Как бы то ни было, мы сами избрали свой путь. Жребий брошен. Я не дам поблажки себе и ее не освобожу от данного ею слова. Брак — это реальность; все, что до венца, — мечты. Со временем она излечится от своего жадного стремления разделять со мной все мои действия, чувства, помыслы, грезы и мечты… И так далее, и так далее, до бесконечности. Я пригласил Летицию, с тем чтобы показать Кларе, что такое твердый, сложившийся характер, прочный, как цементный фундамент, и ничуть от этого не потерявший своей женственности.
— И так далее, и так далее, до бесконечности. Можете мне не рассказывать — я и так знаю: все, что вы ни предпринимаете, есть результат тщательно продуманного плана.
— Вы почуяли во мне самодержца? Что ж, он может лепить из своих подданных все, что ему нужно. Единственный мятежник в его государстве — он сам! Если вы будете говорить с Кларой… Ведь вы, кажется, изъявляли желание ее видеть?
— Признаться, меня несколько удивило то, как она вчера держалась с леди Буш.
— Понимаю. Она дуется на фарфор. Toujours la porcelaine![24] Но, сказать по правде, ее капризы составляют для меня часть ее очарования. Впрочем, десять лет назад я бы и не подумал их сравнивать.
— Сравнивать? Кого?
— Летицию и Клару.
— Путь избран, сэр Уилоби, говоря вашими же словами. Будем же исходить из предположения, что вы
