лестнице вниз, Летиция сидела у Клары и делилась с нею своими опасениями за этого злополучного отрока, перебирая все бедствия, какие могли его постичь. Когда после полуночи Летиция вышла, Клара долго вслушивалась в тишину — где-то раздался голос сэра Уилоби. По его интонациям Клара догадалась, что мальчика в доме нет.
Тщетно прождав возвращения Летиции, она разделась, легла в постель и попыталась уснуть. Она устала от борьбы. Странные мысли завладели ее юной головкой — мысли о том, что сознание исполненного долга может одержать верх над отвращением. Живут же люди внутренней жизнью, не обращая внимания на свои вкусы и пристрастия! Она чувствовала, что пасует перед сэром Уилоби, перед его необычайным искусством брать человека измором. Много ли она выиграла своим сопротивлением? С каждой попыткой она, казалось, только растрачивала душевные силы, между тем как очертания будущего вырисовывались все туманнее: с каждым шагом, вместо того чтобы приближаться к свободе, она все глубже увязала в неволе. Озираясь на пройденный путь, она поражалась тому, как много ею сделано и как мало от всего этого толку. Впереди было решительное объяснение о отцом, и ей предстояло выступить в качестве непримиримой бунтарки.
Эта мысль больше всего и угнетала ее сейчас. Доктор Мидлтон еще ни разу с ней не заговаривал после того, как узнал о ее неудавшейся попытке к бегству. Но тягостное объяснение было неминуемо, как бы ни хотелось Кларе оградить от него отца — да и себя тоже. Главное же, что ее мучило, — это сознание их взаимной отчужденности, того, что они противостоят друг другу, как враги, — а все из-за этой наиболее загадочной из мужских слабостей, мысль о которой она упорно от себя отгоняла, не отваживаясь — даже намеком, даже про себя назвать ее настоящим именем! Она лишь позволила себе дважды воскликнуть: «Вино, вино!» — дивясь таинственной власти этого зелья над столь почтенными людьми — власти более могущественной, нежели власть здравого смысла. Клара была еще слишком молода, чтобы понять, что ее собственное непростительное поведение придавало такую магнетическую силу этому всеутешающему напитку в глазах почтенного джентльмена, обманутого в своих законных родительских ожиданиях. Почему он должен соглашаться на разлуку с бесценным портвейном и потакать прихоти капризной дочери, задумавшей совершить клятвопреступление? Он склонял это слово на все лады. Это был тяжкий, непростительный грех. Разумеется, вино по-своему окрашивало ее проступок — ведь двух-трех капель этого напитка довольно, чтобы изменить цвет воды в какой угодно чаше, — но таи или иначе, это был тяжкий грех, недостойный дочери доктора Мидлтона.
Клара была слишком юна, чтобы принять все это в соображение. Она была готова искупить свою вину любой ценой, унизиться, если нужно, лишь бы за этим последовала свобода. Покуда она была скована, она не могла рассуждать ни о чем другом. Она даже не чувствовала всей тяжести своего проступка — быть может, оттого, что Уилоби, заявляя свою претензию, не сумел тронуть ее сердце. Признавая себя виновной в непостоянстве, она успокаивала свою совесть тем, что когда-нибудь, со временем, вникнет в свою вину, покается в ней и сделает все, чтобы ее искупить. Как знать, быть может, в наказание она даже обречет себя на безбрачие! Ну, да какая это казнь!
Утром она постучалась к Летиции. Никто ей не ответил.
Когда она спустилась к завтраку, ей сообщили об отъезде мисс Дейл. Мисс Изабел и мисс Эленор опасались, не случилось ли чего у нее дома. Вернона нигде не было видно, и Клара попросила полковника наведаться в коттедж и постараться разузнать что-нибудь о Кросджее. Услужливый, как всегда, полковник взялся исполнить ее поручение; он хотел убедить ее, что тревожиться за мальчика нет оснований, и уже собрался рассказать ей все, что ему известно, но в эту минуту доктор Мидлтон подошел к дочери и увел ее в библиотеку.
Сэр Уилоби вынул из кармана часы: прошло десять минут. Превосходные тетушки робко осведомились о самочувствии их драгоценного племянника, и он испугался, как бы его наружность не выдала катастрофического положения, в каком он очутился. Все свое поведение минувшей ночи он расценивал, как бред, — хорошо еще, что Летиция оказалась просто помешанной. Да, это было великое счастье. Ее отказ принять его до нелепости великодушное предложение был не чем иным, как вмешательством попечительной судьбы, в нужную минуту помрачившей бедняжке рассудок. В скромности Летиции он не сомневался. Однако как она ничтожна: отказаться от последнего шанса, который ей предоставила судьба! Так вот она, хваленая женская преданность!
Время летело. С минуты на минуту можно было ожидать появления миссис Маунтстюарт. Он не мог парировать ее выпады, не имея в голове готового плана действий. Без такого плана он был безоружен. Но как ни напрягал он ум, в голове его проносились лишь какие-то смутные фантасмагории. Он уже не в состоянии был притворяться, будто сатанинское
Когда, по его часам, прошло пятнадцать минут, он постучался в библиотеку. Доктор Мидлтон распахнул перед ним дверь.
— Я вам не помешал?
— Проповедь идет к завершению, скоро дьячок встрепенется и скажет свое «аминь», — ответил преподобный доктор.
Клара плакала.
Сэр Уилоби подошел к ней — весь участие. Проповедь доктора Мидлтона, судя по состоянию его серебристой гривы, была бурной.
— Я надеюсь, сэр, — сказал Уилоби, — вы не придали слишком большое значение пустяку.
— Я полагаю, сэр, — ответствовал доктор, — что мне удалось произвести достаточно внушительное впечатление, а это и входило в мою задачу.
— Клара! Дорогая моя Клара!
Уилоби коснулся ее плеча.
— Смею вас заверить, сэр, — сказал доктор Мидлтон, — что она искренне раскаивается в своих поступках.
— Любовь моя! — произнес Уилоби шепотом. — Это всего лишь небольшое недоразумение. Позвольте мне взять всю вину на себя, хоть я и теряюсь в догадках, в чем я мог провиниться. Не плачьте, молю вас! Соблаговолите взглянуть на меня. Я ни за что не стал бы подвергать вас допросу.
— Вы ни в чем не виноваты, — ответила Клара, всхлипывая.
— Разумеется, Уилоби не виноват. Это не он, — в нарушение всех приличий и долга, совершил попытку к бегству, и не он повинен в том, что мой коллега схватил простуду, — сказал ее отец.
— Дьячок уже произнес слово «аминь», сэр, — напомнил Уилоби.
— И смею вас уверить, сэр, священник трудился в поте лица своего, покуда не услышал заключительную реплику дьячка, — со стоном изнеможения произнес доктор Мидлтон. — Теперь я имею некоторое представление о том, чего стоил Аврааму его подвиг. Ибо, как бы подобная проповедь ни отозвалась на чаде, для родителя это — сущее жертвоприношение.
Уилоби принялся утешать свою милую Клару:
— Как мне жаль, что меня не было подле вас и я не мог разделить с вами вашу невзгоду. Быть может, вы не стали бы проливать слезы. Верно, я не проявил достаточного терпения в наших небольших размолвках. Да, да, я должен признаться: я был нетерпелив. Я подчас бываю раздражителен.
— У меня у самого раздражительный характер, — возразил доктор Мидлтон, — что не помешало мне, надеюсь, быть примерным супругом. К тому же я не понимаю, как можно вспышку раздражения, и, по всей вероятности, справедливого, считать за смягчающее вину обстоятельство, когда речь идет о попытке совершить форменное клятвопреступление.
— Проповедь окончена, сэр.
— Это всего лишь эхо! — Доктор Мидлтон добродушно помахал рукой. — Считайте это за дальние раскаты утихающего грома.
— Вашу ручку, любовь моя! — вполголоса проговорил Уилоби.
Кларина рука не шевельнулась, и доктор Мидлтон не преминул это заметить.
