огненного клейма, меж тем как другие являются ангелами небесными, о которых поется в гимнах, то и тогда удел наш определялся бы нашими склонностями; кому быть нашей владычицей — ангелу или исчадию ада, — зависит от нас самих. В обоих случаях похитительница нашего сердца отражает то лучшее — или худшее, — что в нас заключено. Это по ним, по женщинам, следует судить об уровне цивилизации, которого мы достигли. Если они покуда стоят на низшей ступени развития, то это лишь оттого, что по свету бродят стаи дикарей в поисках новых пастбищ. Ведь вожаком стаи всегда бывает самец, а судят о стае по вожаку. Ревность — это первобытный эгоизм, пробуждающийся в мужчине при мысли о возможном посягательстве на его права; это — тигр, под дулом охотника заносящий лапу над жертвой: в ярости на смельчака, дерзнувшего ему помешать, он вонзает в нее когти и рвет ее на части. Наш Эгоист, который является всего лишь обычной мужской особью, но только выросшей до гигантских размеров, еще не сподобился держать свою жертву в когтях. Зато в мыслях он уже терзал все женское сословие. И как бы он ни благоволил к преданным, кротким и подобострастным женщинам, готовым перед ним трепетать, в своем теперешнем настроении он и в божественной Беатриче увидел бы грошовую Лесбию.
Но пусть лучше женщины сами расскажут нам о своем участии в этом единоборстве. Ведь это они обычно пробуждают в нас Эгоиста, а не мы в них. Правда, в тех исключительных случаях, когда женщине — в силу ли ее высокого титула или просто независимого характера — выпадает роль охотника, она выказывает способности, ничуть не уступающие мужским. Но это — исключение. Как правило, женщина не охотник, а дичь и судит о своем преследователе по тому, в какую форму облекается его преследование.
Несмотря на то что молодые девицы имеют лишь смутное представление о мужчинах, свойственная молодости нетерпимость помогает им угадывать Эгоиста и судить его значительно строже, нежели их старшие, умудренные опытом, сестры. А уж раз составив мнение, девушка цепко за него держится. Эта-то девичья проницательность и определяла поведение Клары, казалось бы столь непростительное. Итак, проникнув в сущность своего жениха, она решительно от него отвернулась и хотела бежать из его дома, словно то была пещера, где обитает кровожадное чудище. К сожалению, она уже опустила свое письмо к Люси Дарлтон. А то она, быть может, нашла бы способ избавиться от полковника де Крея и, нежно поцеловав на прощание питомца мистера Уитфорда, ускакала бы на станцию и умчалась к своей подруге на поезде, призывный гудок которого раздавался где-то вдали, за холмами — так претила ей мысль о возвращении в Большой дом! Пользоваться его гостеприимством день, сутки, больше — целых сорок часов, а то и все сорок шесть! И никакой надежды на сон, который один был бы в состоянии придать этим часам крылья!
Бедный Уилоби меж тем выжигал свое сердце ядовитой медной ярью ревности, и теперь оно походило на освещенную фонарем кладбищенского вора старую, ржавую кирасу, валяющуюся в луже, затянутой зеленой тиной. С чем еще сравнишь несчастного? В груди его тяжко ныла образовавшаяся пустота; чувство жжения и усталости от вековечной гибельной борьбы, глубокая вмятина — на месте, где «звезда спалила душу». И как же саднила эта рана! Жертва рокового сражения и одновременно пример того, чем кончаются подобные сражения, он выдохся совсем и впал в состояние вялой агонии.
Даже безграничная ненависть не в состоянии избавить от боли. Он это познал. Точно так же обстояло и с презрением: он и это чувство исчерпал до дна. Подобно телу утопленника, которое отказывается тонуть, на поверхность его сознания вновь и вновь всплывала мысль о Клариной молодости, о ее цветущем здоровье. Благородное намерение — передать свои угодья, богатства и имя надежному потомству — укрепляло сэра Уилоби в его презрении и ненависти к натуре настолько низменной и ничтожной по сравнению с его собственной, но оно же роковым образом привязывало его к ней, как к воплощению здоровья. Совет старейшин, чьим потомком он являлся, предписывал ему сделать эту женщину своей женой. И, чуя их благословение, он к ней посватался. Что и говорить — в здоровье ей не откажешь! Да и сам он в этом ей не уступал. Казалось, в их лице скрестились в поединке две породы — те самые две породы, которым следовало бы слиться в одну, дабы придать прочность его древнему дому. Это благодаря ей, Кларе, он впервые почувствовал свою уязвимость.
Нет, он не мог ее простить. И хоть он горел желанием стиснуть ее в своих объятиях, соображения стратегии предписывали ему держаться с прежней холодностью, дабы Клара вкусила всю горечь его неудовольствия.
— Вы сегодня катались? — спросил он учтиво, подойдя к ней, когда все собрались на газоне перед домом.
— Я? Да, — ответила Клара.
— Надеюсь, вы довольны прогулкой?
— О да, очень.
Оно и видно было. Бесстыдница, хоть бы покраснела! Сэр Уилоби с подчеркнутым участием обратился к Летиции, спросив, отчего у нее такие грустные глаза.
— Должно быть, от врожденной меланхолии, — сказала она.
— Я полагаю, что можно найти средство от всех недугов, кроме тех, от которых мы страдаем по чужой вине, — вполголоса проговорил он.
Летиция ничего не возразила.
Де Крею хотелось уверить себя, что Уилоби так же равнодушен к мисс Мидлтон, как та равнодушна к Уилоби; глядя на обрученных, он утвердился в своем убеждении и принялся рассказывать о прогулке, с восхищением отзываясь об искусстве верховой езды, проявленном его спутницей.
— Вам бы следовало сколотить труппу странствующих циркачей, — отозвался Уилоби.
— Отличная мысль! Вот, мисс Мидлтон, еще один способ провести нашу экспедицию, — подхватил де Крей. — А мне в этом цирке, видно, выпадет роль клоуна? Ну что ж, не возражаю. Надо только заглянуть в какой-нибудь сборник острот.
— Вам это ни к чему, — сказал Уилоби.
— Вы боитесь, как бы я не испортил свою роль? Видите ли, ни один дилетант не в состоянии поддерживать клоунаду в течение целого месяца — а мы говорили именно о таком сроке. Он в первый же день исчерпает свои ресурсы, и самый тупой профессионал с размалеванной физиономией и хохолком на макушке заткнет его за пояс.
— О какой такой «нашей экспедиции» идет речь, позвольте спросить?
Де Крей сердцем понял, что следует избавить мисс Мидлтон от лишнего намека на медовый месяц.
— Так, игра, средство от скуки.
— Так, — сказал Уилоби, — игра на месяц, говорите?
— Ах, если бы ее можно было продлить на годы!
— Ну вот, Гораций, я вижу, вы уже начинаете меня морочить, как завзятый клоун. Извините, но я туп.
С этими словами Уилоби поклонился доктору Мидлтону и, оторвав его от Вернона, взял его по- сыновнему под руку и отвел в сторонку.
Клара посмотрела им вслед. Де Крей перехватил ее взгляд, и необходимость для успокоения совести прибегнуть к казуистике отпала сама собой: в этом взгляде было довольно пороху, чтобы заставить боевого коня вздрогнуть и захрапеть в ожидании призывной трубы.
Глава двадцать четвертая,
Сторонний наблюдатель надвигающихся событий, ожидающий развязки какой-либо жизненной ситуации или решительного шага одной из центральных фигур, подобен тому, кто вслед за жнецом подбирает оставшиеся на поле колосья. Увлеченный стремлением — корыстным или бескорыстным, в данном случае это все равно — собрать их как можно больше, он сосредоточивает внимание на каждом колоске. Между тем наблюдателю следует помнить, что не все, попадающееся ему на пути, заслуживает коллекционирования и что ценность всякого нового наблюдения можно определить, лишь сопоставив его с теми фактами, которыми он уже располагает. Точность наблюдения к тому же не есть гарантия верности
