Потому что у женщины, которая старательно избегала смотреть на меня, были какие-то странные… чужие глаза.
Глаза, которые видели что-то, о чем, я была уверена, она никогда никому не расскажет.
Когда я вышла из магазина и принялась укладывать покупки в корзинку на велосипеде, день все еще упорно цеплялся ногтями за горизонт, явно не желая уступить место ночи. Напротив меня, на другом берегу реки, лениво раскинулся Медвежий остров, отсюда похожий на огромного, темно-синего кита, лениво дремлющего в воде, отдыхающего после дневной суеты и погони за рыбой. Весна, похоже, уже готовилась незаметно перейти в своеобразное подобие лета, во время которого город начинал разбухать прямо на глазах, ведь каждый июнь к восьми сотням местных аборигенов неизменно добавлялись еще не меньше тысячи заезжих туристов. Крутя педали, я миновала только что открывшийся ресторан, в зале которого скучала парочка оголодавших клиентов, с трудом пробралась через компанию собственных учеников, увлеченно гонявших мяч, и остановилась уже на самой вершине холма.
Собственно говоря, я не собиралась ехать этой дорогой, поскольку совсем запамятовала, как на меня действует один-единственный взгляд на этот старый дом. Сказать по правде, достаточно было увидеть его, чтобы почувствовать себя хуже самого распоследнего ничтожества.
А вот и он наконец — во всем своем сияющем великолепии. Разрешение на продажу спиртных напитков навынос какой-то бесстыдник прилепил к стене здания, которое много лет назад было информационным агентством, в свое время принадлежавшим моему отцу. И к черту призраки! Приземистое двухэтажное здание, облицованное декоративной штукатуркой «под серый камень», — здесь в относительном комфорте прошло мое детство, в этом доме я когда-то росла вместе со своими двумя сестрами. Отец вставал на рассвете, разрезал красные нейлоновые веревки, которыми были стянуты пачки газет и журналов, а мы с сестрами, толкаясь и отпихивая друг друга локтями, спорили, кто будет ему помогать. Собственно говоря, какое-то время это был настоящий центр города. Сюда являлись любители лото, местные пьянчужки, разбухшие «денежные мешки» и все остальные. Папа почти всю неделю работал: он сам вел свои дела. Нас с сестрами всему учила мама. Это она когда-то подарила мне карту Древнего Египта, с извилистой голубой линией, пересекавшей страну из конца в конец, с севера на юг. Потом я уже сама пририсовала храмы, после чего повесила карту на стену над своей кроватью. Я почему-то никогда не грезила ни Аменхотепом, ни Рамзесом — сама не знаю почему, — наверное, все дело в том, что в те годы я, как ни старалась, не могла выговорить их имена.
Эта идиллия длилась до того самого дня, когда папа как-то вечером по рассеянности забыл завернуть кран на баллоне с пропаном. А может, просто не проверил, туго ли затянута втулка. Обычная ошибка, верно?
Мы, девочки, были наверху — крепко спали в своей комнате. Родители, как обычно по вечерам, убирались в магазине. После того как все было кончено — к счастью, соседи подоспели вовремя, чтобы вытащить нас троих из дома, — пожарные и полиция сказали, что всему виной, скорее всего, было возгорание, начавшееся где-то в углу за кулером для воды. Баллон с пропаном лежал в двух шагах от него. Как бы там ни было, взрыв оказался достаточно сильный, чтобы на первом этаже дома вылетели все стекла и обрушились межкомнатные перегородки, так что в результате от всей мебели внизу уцелел только один холодильник, в котором мы обычно хранили мороженое. Мне было всего тринадцать, когда, похоронив то, что осталось от наших родителей, мы с сестрами перебрались в дом тетушки Мойры. Все понемногу наладилось. Со временем жизнь вошла в нормальную колею — но так было только до того момента, когда мы стали взрослыми и вознамерились найти свою дорогу.
Я по сей день ненавижу ездить по улице, которая ведет к этому дому, и, куда бы я ни шла, стараюсь по мере возможности обходить ее стороной. Моя прежняя спальня на втором этаже теперь превратилась в склад, куда сваливали пустые деревянные ящики; их было отлично видно даже через изъеденное солью окно. Конечно, с улицы я не могла рассмотреть, висит ли еще на стене моя карта Древнего Египта, но думаю, вряд ли. Уродливые черные пятна на фасаде дома — вот и все следы некогда бушевавшего тут пожара. С того самого дня я в рот не беру мороженого. Оно застревает у меня в горле.
Решительно повернувшись к дому спиной, я бросила взгляд на рыболовный траулер, как раз в этот момент величественно подходивший к причалу — его палуба была завалена грудами серебрившейся на солнце сельди, — потом глянула на привлекательную своей стариной городскую площадь… и снова почувствовала, как я все это ненавижу.
Не очень приятно это говорить, однако мне ни в коей мере не свойственна та ностальгия по родным местам, о которой обычно пишут в туристических буклетах. Во всяком случае, до сих пор ничего подобного я за собой не замечала. Ты, наверное, догадываешься, что я имею в виду — всю эту чепуху с ирландским праздником Весны, когда рыжеволосые красотки, гарцующие верхом на лошадях, лихо свешиваются с седла, чтобы на полном скаку принять чарку виски из рук заросшего щетиной, смахивающего на Джорджа Клуни парня в твидовой кепке и таком же жилете, пока невидимый оркестр на задах наяривает веселенький деревенский мотив. И так до тех пор, пока у вас не начинает от тошноты сводить скулы. Дерьмо собачье! Однако именно благодаря всей этой чепухе Финбару и удается до сих пор впаривать людям дома, окнами выходящие на залив, и они толпами приезжают, чтобы поселиться тут — как выясняется, зевать от скуки. Да, они приезжают сюда, из Португалии, из Голландии, в общем, со всего мира, и наш тихий, сонный, скучный городок благодаря им постепенно оживает, превращаясь в куда более оживленный и богатый, но не менее скучный город. Да, конечно, волосы у меня тоже рыжие, согласна — но как-нибудь разнообразия ради попробуйте воспылать романтическими чувствами, живя на учительское жалованье, и посмотрим, как у вас это получится.
Мне захотелось поскорее уйти. Уехать из города. Своими глазами наконец увидеть египетские пирамиды — настоящие, а не нарисованные и не созданные моим воображением. Но старшим сестрам не положено уезжать. Они не имеют права бросаться в авантюры: старшие сестры обычно твердо стоят на земле, даже если втайне и тоскуют иногда о смуглых черноволосых нахалах.
С трудом подавив в себе крамольные мысли, я села на велосипед и отправилась на Тэллон-роуд — мы договорились, что я заеду за своей младшей сестренкой Рошин, а потом мы вместе отправимся обедать к тетушке Мойре. Конечно, я могла бы не заезжать за ней, а встретиться с сестрой уже в доме тетки, но в эти дни Рошин, к сожалению, свела слишком уж тесную дружбу с крепкими напитками — бесчисленные стаканчики, которые она опрокидывала в себя, быстро сменяли друг друга, причем происходило все это безобразие в самых темных уголках и к тому же в компании с худшими представителями мужской половины города. Правда, надо отдать Рошин должное, ни одному из них так никогда и не удалось стащить с нее трусики, хотя охотников находилось немало. Уже подъезжая к ее небольшой квартирке и с трудом крутя педали, я вдруг почувствовала, как ноги у меня наливаются свинцовой усталостью.
Внутри стояла такая вонь, будто у Рошин под кроватью стошнило верблюда, а потом он заполз под нее, задохнулся от смрада, издох и после пролежал там довольно долгое время. Я вздохнула — это означало, что Рози дома. Из-под стеганого одеяла выглядывала черная копна ее волос, слышалось хриплое покашливание, стоны и ругательства — стало быть, сестренка проснулась и готова начать новый день. В седьмом часу вечера!
— Д-дай с-сигарету, пжалста, — промычала она. Я поспешно сунула ей сигарету, которую про запас стянула у Финбара. Потом, сбросив на пол груду ее одежды, всю, как на подбор, черного цвета — Рошин питала нездоровую страсть к готике, — отыскала кофеварку. Только тут я обнаружила, что ее самая большая драгоценность, ее, если можно так выразиться, единственный друг так и валяется не выключенный с прошлого вечера — вместо того, чтобы уютно забраться с ней в постель.
Слышалось тихое бормотание чьих-то голосов. Словно святые, оказавшись в раю, сплетничают, подумала я, перемывая косточки своих знакомых грешников, — и плевать им, что кто-то из нас услышит, чем они там занимаются.
Новехонький радиоприемник «ICOM IC-910H», кокетливо поблескивая зеленым глазом, примостился на захламленном столе возле гладильной доски. Черный, квадратный, новейшей модели, словом, экстра класс. Звук все еще был включен, слышалось негромкое потрескивание и шум помех, сквозь которые с трудом пробивались чьи-то голоса. Что до меня, мне это напомнило какую-то телепередачу, посвященную то ли космическим ракетам, то ли луноходам, в которой стриженные «ежиком» мужчины в наушниках радостно улыбались, когда слышали, как парни, оказавшись наглухо запертыми в консервной банке где-то
