видели ее глаза, потому что они сияли так, что ни о каком смущении и речи не шло. С таким же успехом Джим мог читать ей телефонный справочник — готова поспорить на что угодно, она и тогда слушала бы его, открыв от восхищения рот.
Джим сделал вид, что не заметил, что его перебили. Кое-кто из завсегдатаев смерил Брону неодобрительным взглядом — в ответ она притворилась, что никак не может справиться с «молнией» на форменной куртке. Потом рассказчик взял кружку с пивом, неторопливо поднес ее ко рту, сделал томительно долгий глоток и кивнул. Прядь черных волос упала ему на лоб. Краем глаза я заметила, как Ифе вдруг заморгала, по-видимому узнав наконец человека, который до такой степени не был похож на всех, кто ей встречался до этого дня. Я вновь почувствовала острый укол ревности. А ведь эта история еще только началась!
— Название замка, если верить тому старику, который и рассказал мне всю эту историю, много лет подряд принято было произносить только шепотом… Местные называли его Дун ан Бхайнтригх, Крепость Вдовца. Видите ли, правитель, король Стефан, горько оплакивал смерть любимой жены, именно поэтому он и повелел выкрасить ворота замка в черный цвет — цвет могильной плиты, под которую положили его королеву. Тогда ей не было еще и девятнадцати лет: она умерла, подарив королю двух сыновей-близнецов. Король Стефан все еще правил и замком, и полями и лесами, окружавшими его со всех сторон, хотя к этому времени ему уже стукнуло шестьдесят, а кое-кто говорил, что и гораздо больше. Но даже волкам, которые иногда, расхрабрившись, осмеливались подбираться к самым стенам замка, где были выставлены караулы, вскоре стало понятно, что лучше держаться подальше, когда старый король обходит дозором свои владения — он неторопливо шел вдоль парапета, длинная борода его спускалась почти до самой земли, а перед ним, словно драгоценную реликвию, всегда несли изодранный в клочья лоскут черной одежды. Стон, похожий на вой, срывавшийся с уст короля, заставлял хищников, прятавшихся в непроходимом лесу, корчиться от боли и ярости. Потому что король хоть и старел, но мудрость его с годами все возрастала. Любовь и печаль все эти годы жили в его сердце, точно озимые под толстым слоем снега. Он был так стар, что уже ничего и никого не боялся. Даже самые преданные его воины поговаривали, что скоро замок падет, потому что к этому времени от прошлой славы Стефана уже ничего не осталось.
Сыновья старого короля, Оуэн и Нед, вскоре стали взрослыми, пришла пора им защищать свои владения и старика-отца. Это было время, когда война, охватившая почти всю Ирландию, подступила уже к самому Мюнстеру и катилась сюда, к западному Корку.
Это был тысяча сто семьдесят седьмой год, и победоносные армии норманнов и англичан, хлынув в Ирландию, за последние семь лет уже успели захватить Ольстер, Лейнстер и даже Коннахт. Заварил всю эту кашу правивший в Лейнстере король Дермот Мак-Мюрроу, а произошло это в тысяча сто шестьдесят восьмом году, когда его лишили престола и ему пришлось отправиться на другую сторону Ирландского моря, чтобы умолять о помощи. Правивший тогда в Уэльсе барон норманнского происхождения по имени лорд Ричард де Клэр, второй эрл Пемброк, которого прозвали «Могучий лук», был более чем счастлив протянуть ему руку помощи, а заодно и наложить свою лапу на пока еще свободные территории.
Так началось англо-норманнское нашествие.
Конечно, на этом история не закончилась. Потому что власть так же изменчива и непостоянна, как лесной пожар.
Местные правители тут же восстали, а появившиеся словно бы из ниоткуда могучие ирландские бароны стали представлять реальную угрозу для английских правителей, которым с трудом удавалось сдерживать их напор. Следующие два столетия длились ожесточенные войны: ирландские короли сражались с норманнскими завоевателями, а ирландские бароны вдобавок еще воевали между собой. Обескровленную страну раз за разом перекраивали заново, старые карты уже никуда не годились. Военные союзы распадались еще быстрее, чем заключались. И только самые могучие и безжалостные и самые мудрые и дальновидные могли в вечер битвы вновь поднять свои знамена перед военными шатрами.
Но сколько ни длилась война, ни одному завоевателю так и не удалось проникнуть за стены замка, который звался Дун ан Бхайнтригх.
— Мне нужен добрый меч и доспехи, отец, — потребовал Нед в день своего семнадцатилетия. Это был год, когда войско норманнского барона Майлса де Когана прокатилось по Восточному Корку, захватывая и уничтожая все на своем пути и не встречая почти никакого сопротивления. Вскоре оно должно было оказаться у стен замка, чтобы взять его штурмом. Де Коган призвал под свои знамена лучников из Уэльса и конных ратников из Франции. У них не было недостатка ни в оружии, ни в снаряжении, ни в припасах, а волосы их военачальника были аккуратно подстрижены и уложены. Он не знал страха, кроме одного — что явился слишком поздно, чтобы после очередной блестящей победы основать на этих прекрасных землях графство, эрлом которого он твердо вознамерился стать.
Нед, гораздо более смелый, чем его застенчивый и неуверенный в себе брат Оуэн, получил от отца то, что требовал, — возможно, потому, что его отец чаще прислушивался к голосу призрака давно умершей жены, чем к голосу живого сына. Итак, на рассвете Нед выехал из замка навстречу врагу, а ростом он тогда был уже пять футов шесть дюймов.[19] На тот случай, если вы не поняли, заранее скажу, что Нед отнюдь не мечтал о победе, которая покроет его имя славой. Единственное, чего желал молодой принц, это отстоять свой замок; к тому же он знал окружавшие его леса как свои пять пальцев и ориентировался в них куда лучше, чем пришлые норманны. Сидя верхом на черном боевом коне, принадлежавшем еще его отцу, со своими развевающимися огненно-рыжими волосами и бесстрашным лицом, он выглядел настоящим предводителем, а за ним по пятам двигался отряд, состоявший из лучших воинов клана Ua Eitirsceoil, и под копытами их боевых коней стонала и содрогалась земля.
Но кое-кто не последовал за ним, а остался за стенами замка.
Быть братом-близнецом храбреца вовсе не значит обладать таким же мужеством. Когда рослый йомен кликнул в замке клич, призывая всех, кто мог носить оружие, присоединиться к отряду Неда, чтобы дать отпор врагу, Оуэн малодушно укрылся в спальне. Затаившись там, чтобы его не заметили, и стиснув до боли кулаки, Оуэн смотрел из окна, как знамя его брата полощется по ветру, и был не в силах даже шевельнуться. В этот момент он ненавидел собственную трусость даже сильнее, чем собственного брата, который смог пересилить свой страх и встретить опасность лицом к лицу. Когда же он, уже ближе к вечеру, нашел наконец в себе силы показаться на стенах замка, даже прачки презрительно поворачивались к нему спиной, хотя он и делал вид, что просто проспал и поэтому, мол, не успел присоединиться к отряду. Его собственный отец, стряхнувший с себя оковы прошлого, только молча смотрел на него, не произнося ни слова. Потом, от стыда низко повесив голову, король Стефан молча прошел мимо сына, не обращая внимания на то, что тот бросился вслед, умоляя отца о прощении.
Когда на землю спустились сумерки, далеко-далеко, за лесом, раздалось громкое бряцание боевых мечей. С кем бы ни встретился Нед, о помощи он не просил.
Оседлав единственную лошадь, которая еще до сих пор оставалась в конюшне, Оуэн решился наконец выехать за ворота замка — он скакал к лесу, яростно рубя воздух мечом, который был едва ли не вдвое больше его самого. Но если его брат каждый день упражнялся с оружием, выходя один на один с тремя воинами из числа самых лучших в отряде его отца, то Оуэн предпочитал проводить время в городе — переодетый, он с утра до ночи просиживал в пивных. А стоило ему только увидеть хорошенькое девичье личико, как он вытаскивал из-под плаща свою лютню, настраивал ее и принимался петь. Конечно, местные отлично знали, кто он такой, и смотрели на его причуды сквозь пальцы, даже когда Оуэн пытался выдать себя за заезжего менестреля. Но случалось и так, что девушки возвращались из замка только на следующий день, да и то под вечер, и их глаза говорили о том, чего не осмеливались выговорить уста. Ходили слухи, что Оуэн заставлял их проделывать такие вещи, о которых ни одна из них не решалась признаться даже на исповеди.
Небо потемнело, набухшие дождем тучи спустились так низко, что самые высокие из деревьев воткнулись кронами в их мягкие подбрюшья. То и дело оглушительно громыхал гром, а ослепительные молнии вонзались в землю прямо под копытами его коня, едва не задевая гриву, так что принц даже чувствовал запах паленой шерсти. Испуганный конь, мотая головой, упирался, но Оуэн безжалостно гнал его вперед.
Не успел он въехать в лес, как звуки битвы, разносившиеся далеко по всей округе, внезапно изменились. Крики и вопли побежденных, умоляющих о пощаде, стихли. А на смену им пришел негромкий хор совсем других, первозданных голосов.
