резинки, исписанные номерами телефонов и девичьими именами. Полный набор записного Казановы — и ничего больше.
Но я была терпелива. Почти месяц ходила с опущенной головой, кротко сносила все мучения шайки малолетних монстров из своего класса и каждую пятницу покорно ела приготовленные Джимом обеды — и все это время не позволила себе ни единого подозрительного взгляда в его сторону. Мне даже удалось убедить себя, что больше не внушаю ему опасений, поскольку он снова стал дружелюбен со мной — ну просто любящий брат, да и только! Это означало, что теперь у меня в запасе есть несколько минут, чтобы прошмыгнуть наверх, наскоро оглядеть комнату, перевернуть матрасы и ковры в поисках чего-то такого, что поможет мне раз и навсегда убедить всех в том, что — я абсолютно уверена в этом — было правдой.
Первое доказательство, подтвердившее, что за показным дружелюбием Джима что-то кроется, попало в мои руки не скоро — это случилось однажды вечером, когда Джим, столкнувшись со мной в коридоре на втором этаже, прошел мимо, словно не заметил меня, и исчез в одной из комнат. Там стояло огромное зеркало, по обе стороны которого горели свечи. Остановившись перед ним, он наклонился, разглядывая свое отражение. Потом, оскалившись, растянул губы едва ли не до ушей, так что стали видны десны. Не моргая, он просто стоял перед зеркалом и смотрел на себя — прищурившись, любовался своим отражением. Забыв дышать, я наблюдала за ним через щелку в двери, а в голове у меня крутился тот же вопрос, что он когда-то задал своим слушателям.
Что он сделает: убьет ее или займется с ней любовью?
Лично у меня не было никаких сомнений, что сам Джим вряд ли сделал бы выбор в пользу любви.
Еще несколько недель пролетели без особых событий — как обычно, по улицам слонялись туристы, оставляя после себя смятые пакеты из-под гамбургеров, пустые пивные бутылки и прочую дребедень.
Но однажды, когда Джим с теткой стояли на улице и самозабвенно целовались, я наконец нашла то, что искала.
Естественно, это случилось в пятницу.
В тот вечер я уже успела обыскать комнаты пять, семь и девять — и не нашла ничего, кроме использованных презервативов. В хозяйской спальне обнаружилась только кожаная куртка Джима, висевшая на стуле с таким вызывающим видом, словно дожидалась, когда какой-нибудь чертов Джеймс Дин[23] восстанет из мертвых. Убедившись, что одна, я подкралась к ней и бесшумно запустила руку в потайной карман, пришитый к спине изнутри. Оттуда Джим доставал сигареты, когда ночевал у меня. Потом я прислушалась, боясь приближающихся шагов, но не услышала ничего, кроме кокетливого хихиканья Мойры. Оно доносилось с улицы — это значило, что у меня в запасе есть тридцать секунд.
Расстегнув «молнию», я сунула руку в карман.
И почувствовала холод металла. А потом в руке у меня звякнуло что-то золотое… украшение, которое в последний раз я видела на женщине накануне того дня, когда ее убили.
Пропавшая сережка Сары Мак-Доннел.
Я держала ее в руках достаточно долго, чтобы понять, что новый «дружок» моей тетушки и предмет моих мечтаний — хладнокровный убийца. На один краткий миг у меня мелькнула мысль забрать сережку, однако я удержалась — ведь Джим сразу бы заметил пропажу. Поэтому я сунула сережку обратно в карман его куртки, постаравшись проделать все как можно тише, и сбежала вниз — при этом я заранее позаботилась приклеить к лицу соответствующую случаю улыбку. Только Рошин, сразу заметив мой остекленевший взгляд, догадалась, что произошло нечто ужасное.
Немного позже, когда мои сестры взялись готовить на кухне кофе, мне наконец представился случай остаться с Джимом наедине.
Я стояла к нему спиной, раскладывая ложечки по блюдцам, и изо всех сил старалась держаться невозмутимо, когда внезапно почувствовала на шее его горячее дыхание. Что я испытала в тот миг, не могу передать — наверное, это было нечто среднее между восторгом и ужасом. Потому что — несмотря на все, что я знала о нем, — мне так до сих пор и не удалось стереть из памяти ту ночь, которую я провела на полу в своей комнате в его объятиях.
— А ты неблагодарная, ты знаешь это? — проговорил он равнодушным тоном, словно ему бы и в голову никогда не пришло мне угрожать… — У нас со стариной Томо был такой замечательный бизнес! И тут вдруг появляешься ты, выслеживаешь нас и узнаешь, чем мы занимаемся. Неужели у тебя язык повернется осуждать Томо за то, что ему захотелось порезать тебя на лоскуты? Только честно?
— Ты убил Сару Мак-Доннел, — не оборачиваясь, сказала я. — Это я знаю точно.
Джим навис надо мной — полузакрыв глаза и оскалив зубы в усмешке, в которой было что-то волчье, он, казалось, не видел и не слышал ничего, кроме темной музыки, звучавшей в его голове.
— Я убил Томо… прикончил его ради твоих прекрасных глаз, — продолжал он. — Ты хоть это понимаешь? Он вбил себе в голову, что прирежет и тебя, и твоих сестер, а после зароет ваши тела в какой-нибудь канаве. Переубедить его было невозможно. В итоге я проломил ему голову молотком. Только не спрашивай почему, хорошо? Может, это благодаря тебе я вдруг стал такой чувствительный. А может, ты просто не такая, как другие бабы? — Ухмылка Джима стала шире и явно потеплела, даже в голосе его теперь слышались сладкие, как мед, нотки. — Но ты должна мне кое-что пообещать, слышишь? Мне, знаешь ли, пришлось по вкусу прятаться за юбкой твоей тетушки Мойры и морочить голову местной гарде. Поэтому ты должна дать мне слово, что будешь держать язык за зубами. Если снова помчишься выкладывать свои соображения этой девчонке, Броне, одна из вас троих уже не увидит рассвета! — Он добродушно, даже по- дружески потрепал меня по шее. — А теперь расслабься. Мы все здорово позабавимся, обещаю тебе.
У меня чесался язык спросить его, забавно ли было миссис Холланд, когда он вышиб из нее дух, но тут на кухню вошла тетушка Мойра — в весьма соблазнительном коротком платье и со стопкой тарелок в руках.
— О чем это вы тут шепчетесь? — шутливо поинтересовалась она, но взгляд у нее при этом был точно рентген — в нем читалось, что она еще не забыла, в чьей постели успел побывать Джим перед тем, как остановил свой выбор на ней.
— Так… ни о чем, дорогая, — невозмутимо проговорил Джим. А потом медленно повернулся и поцеловал Мойру в шею. Даже с того места, где я стояла, было видно, как от удовольствия ее кожа покрылась мурашками. — В основном о том, как заставить других мужчин держаться от тебя подальше.
Это была такая откровенная, такая вопиюще нелепая ложь, что я испуганно зажмурилась, — я была уверена, тетушка моментально догадается, что кроется за этим нахально улыбающимся лицом. Но вместо этого она с довольной усмешкой позволила Джиму заключить себя в объятия, а я, воспользовавшись моментом, подхватила поднос с десертом и понесла его в столовую. С теткой все было ясно. Она отказывалась смотреть в глаза правде, даже когда та была у нее под носом.
Я не боялась угроз Джима. Прости меня, Господи, я и в самом деле не придала им значения. Я не поверила ему — и Господь покарал меня за мою самонадеянность. Подлый ублюдок выместил свою злобу на самом близком мне человеке, за которого мне вскоре предстоит отдать свою жизнь. Два дня я ломала голову, как рассказать Броне о том, что мне удалось отыскать, чтобы у нее не появилось желание упрятать меня в психушку до конца дней моих — и при этом не вызвать подозрений у Джима.
Но я его явно недооценила. Джим был готов к этому — он заранее продумал систему своей обороны и сейчас продолжал укреплять ее. Он всегда опережал меня на шаг. Поэтому когда тетушка, обзвонив всех по очереди, официальным тоном пригласила нас в воскресенье к чаю, мы тут же сообразили, что за этим что- то кроется — вряд ли ей пришло в голову обсудить с нами меню на следующую неделю.
Тетя Мойра встретила нас, одетая а-ля Анджелина Джоли — черное платье, перетянутое на талии кожаным пояском. На ногах у нее красовались туфли на такой шпильке, при виде которых любая монашка принялась бы в ужасе креститься.
Бриллиант у нее на пальце сверкал еще ярче, чем ее глаза.
— Мы хотели, чтобы вы узнали об этом первыми, — объявила она, заговорщически понизив голос, чтобы подготовить нас к чему-то необыкновенному. — Джим попросил моей руки. Мы поженимся через две недели, свадьба будет в местной церкви Пресвятого Сердца. — Бросив на меня взгляд, Мойра выразительно поджала губы: — Джиму особенно хотелось, чтобы пришла ты, Фиона.
Ах ты, ублюдок, промелькнуло у меня в голове. Еще бы тебе не хотелось…
