Сердце его готово было выпрыгнуть ей навстречу, кровь быстрее потекла в жилах. Он задрожал от такого желания, что сердце его могло вырваться из тела.
– Шарейн! – крикнул он, забыв обо всем. – Шарейн!
Она обогнула ряды солдат, вставших на колени при ее приближении. Подошла к алтарю и молча, неподвижно остановилась около жреца Бела.
Послышались громкие раскаты металлического грома. Когда они стихли, жрец повернулся к алтарю, высоко поднял пуки. Остальные жрецы запели монотонно на одной ноте. Семь раз вздымались руки жреца, семь раз кланялся он огню алтаря. Потом выпрямился. Лучники и копьеносцы с шумом, звоном копий опустились на колени.
Под ту же однообразную ноту жрец Бела начал свое обращение к богу:
О милостивейший среди богов!
О быкорогий среди богов!
Бел Мардук, царь неба и земли!
Небо и земля принадлежат тебе!
Ты вдыхаешь во все жизнь.
Твой дом ждет тебя!
Мы молимся и ждем.
Кентон услышал голос, дрожащий, золотой: «Я молюсь и жду!»
Голос Шарейн! Голос Шарейн, натянувший в нем каждый нерв, словно мириады пальцев – струны арфы.
Снова жрец Бела:
О родитель! О саморожденный!
О прекраснейший, дающий жизнь ребенку!
О милостивый, возвращающий жизнь мертвым!
Король Эзиды! Повелитель Эмактилы!
Твой дом – место отдыха царя небес!
Твой дом – место отдыха повелителя слов!
Мы молимся и ждем тебя!
И снова Шарейн дрожащим голосом: «Я молюсь и жду тебя!»
Жрец пел:
Владыка молчаливого оружия!
Взгляни милостиво на твой дом, о повелитель отдыха!
Пусть в мире пребудет Эзида в твоем доме!
Пусть отдохнет Эмактила в твоем доме!
Мы молимся и ждем тебя!
И снова Шарейн: «Я молюсь и жду тебя!»
Кентон увидел, как жрец протянул к алтарю руки с вызывающим видом. Потом повернулся и посмотрел на Шарейн. Голос его зазвенел громко, радостно:
Полно радости твое превосходство!
Ты открыватель замка утра!
Ты открыватель замка вечера!
Твое право – открывать запоры неба!
Я молюсь и жду тебя!
При первых же словах пение жрецов смолкло. Кентон заметил, что они неуверенно поглядывают друг на друга, увидел, как зашевелились коленопреклоненные солдаты, как молящиеся подняли головы, услышал шепот, удивленный, беспокойный.
Рядом с ним стоящий на коленях ассириец произнес: «Этого нет в ритуале!»
Перс спросил: «Чего нет в ритуале?»
Ответила женщина: «Последних слов жреца. Это не молитва Белу. Это молитва госпоже нашей Иштар».
Юноша прошептал: «Да! Да, он тоже узнал ее. Она Иштар!»
Женщина с ребенком всхлипнула: «Вы видели, как керубы вытянули когти? Я боюсь! Я боюсь, а это плохо для молока. Огонь на алтаре похож на пролитую кровь!»
Беспокойно сказал ассириец: «Мне это не нравится! Этого нет в ритуале Бела. И буря быстро приближается».
Неожиданно встала Нарада. Ее девушки склонились к барабанам и арфам, поднесли флейты к губам. Послышалась мягкая любовная тема, тонкая, звонкая, как биение крыльев бесчисленных голубей, объятия бесчисленных мягких рук, дрожь бесчисленных сердец. Под эту музыку Нарада качнулась, как зеленый тростник при первом порыве весеннего ветра. Все, как один, выдохнули и ждали.
Но Кентон заметил, что взгляд жреца не отрывался от Шарейн, которая стояла под вуалью, как во сне.
Все громче звучала музыка, все быстрее, пронизанная любовным желанием, нагруженная страстью, горячая, как самум. И Нарада начала танцевать под эту музыка, превращая ее невысказанные страсти в движения тела.
В полуночных глазах, доныне столь печальных, вспыхнули и заплясали многочисленные маленькие веселые звездочки. Алый рот призывал, обещал неслыханные восторги, рой бабочек, вышитых на ее одеянии, вспархивал и ласкал ее прекрасное жемчужное тело, как будто она была чудесным цветком. Золотые бабочки покрывали ее, целовали сквозь покровы, сквозь туманное облачное покрывало виднелись только очертания безупречного тела. Танец и музыка становились все быстрее, безумнее, в нем Кентону виделись соединяющиеся звезды, встречающиеся солнца, луны, взбухшие перед родами. Он чувствовал всю страсть, все желания всех женщин под луной, под солнцем, под звездами.
Музыка стала тише, замедлилась. Танцовщица застыла. В толпе послышался рокот. Зубран хрипло сказал:
– Кто эта танцовщица? Она как огонь! Как огонь, который танцует перед Ормуздом на алтаре десяти тысяч жертвоприношений!
Женщина ревниво ответила: «Это был танец ухаживания Бела за Иштар. Она его танцевала много раз. И ничего нового не показала».
Фригиец злобно: «Он спросил тебя, кто она такая?»
Женщина презрительно: «Боги! Говорю вам, танец не новый. Многие женщины танцевали его».
Ассириец: «Это Нарада. Она принадлежит Белу».
Перс гневно: «Неужели все прекрасные женщины в этой земле принадлежат Белу? Клянусь девятью адами, царь Кир дал бы за нее десять талантов золота!»
– Тише! – прошептал ассириец. Остальные подхватили: – Тише!
Нарада снова начала танцевать. Музыка зазвучала громче. Но теперь она была томной, сладкой, источающей желание.
Кровь зазвенела в ушах Кентона.
Она танцует «Иштар уступает Белу» – это насмешливо ассириец.
Перс выпрямился.
– Ах! – воскликнул он. – Кир дал бы за нее пятьдесят талантов! Она как пламя! – воскликнул Зубран хриплым, сдавленным голосом. И если она принадлежит Белу, почему она так смотрит на жреца?
Никто не слышал его из–за шума толпы; солдаты и молящиеся не отрывали взглядов от танцовщицы.
Не слышал и Кентон.
Но вот колдовство полуночной женщины рассеялось; сердясь на себя, Кентон ударил о камень. Потому что спокойствие Шарейн нарушилось. Ее белая рука просунулась сквозь складки покрывала. Она обернулась, быстро направилась к тому тайному выходу, через который вошла.
Танцовщица остановилась, музыка стихла, снова беспокойно зашевелились молящиеся, громче стал ропот.
– Этого нет в ритуале! – ассириец вскочил на ноги. – Танец еще не кончен.
