остановилась, руки ее беспомощно двигались.
Она повернулась, прислушиваясь. Казалось, она слушает каждой напряженной мышцей, все тело ее превратилось в натянутую струну, по которой пробегают быстрые арпеджио ужаса. В сумерках юнаньских плоскогорий, как сквозь неосязаемый хрусталь, видны каштановые с медными прядями волосы женщины, прекрасное лицо, искаженное ужасом. Серые глаза смотрят на ступени, они как будто тоже не смотрят, а слушают…
Женщина беременна…
Они услышала за изгибом бастиона голоса, гортанные и монотонные, гневные и спорящие, приказывающие и протестующие. Услышала топот множества ног; идущие, казалось, колеблются, останавливаются, но продолжают неумолимо приближаться. Голоса и шаги ханг–худзе, разбойников, убивших ее мужа, Кенвуда и носильщиков какой–то час назад. Если бы не Кенвуд, они убили бы и ее. Но теперь они нашли ее след.
Она хотела умереть. Джин Мередит отчаянно хотела умереть. Она верила, что после смерти соединится со своим милым мягким мужем, которого она так любила, хоть он и был вдвое старше ее. Если бы они убили ее быстро… Но она знала, что этого они не сделают. И не могла даже подумать о том, что ждет ее до прихода смерти. И у нее нет оружия, чтобы убить себя. А под сердцем у нее новая жизнь.
Но сильнее желания смерти, сильнее страха пытки, сильнее зова нерожденного ребенка что–то в ней призывало к мести. Не мести ханг–худзе — они всего лишь стая диких зверей и поступают так, как велит их природа. Месть против тех, кто спустил их, кто направил. Потому что она знала, что это было сделано, хотя не могла бы сказать, откуда знает. Это быстрое убийство не было неожиданным и случайным. В этом она уверена.
Он как пульс, этот призыв к мести; пульс, ритм которого усиливается, заглушает горе и ужас, все сильнее бьется в ней. Как будто в ее душе забил с силой горький источник. Когда его темные волны поднимутся высоко, коснутся ее губ, они сможет напиться… и тогда к ней придет знание… она узнает, кто спланировал все это и почему. Но ей нужно время, время, чтобы пить эти воды, время узнать и отомстить. Она должна жить… ради мести…
Аз воздам, сказал Господь.
Как будто кто–то прошептал ей в уши древний текст. Она ударила себя в грудь сжатыми кулаками, холодными глазами без слез посмотрела в спокойное небо. И ответила:
— Ложь! Как и все, чему меня учили… Ты! Я покончила с Тобой! Месть! Тот, что даст мне отомстить, будет моим богом!
Голоса и шаги теперь слышались ближе. Странно, как медленно, как неохотно они приближаются. Как будто боятся. Она посмотрела на заросли у лестницы. Непроходимо; во всяком случае для нее. Если она попытается там спрятаться, они ее найдут. Она должна подниматься — выше по ступеням. Там, наверху, может быть какое–нибудь укрытие… может, святилище…
Да, она уверена: ханг–худзе боятся этих ступеней… они поднимаются так медленно, так нерешительно… спорят, возражают…
Она увидела впереди еще один поворот. Если она доберется до него раньше, чем они ее увидят, возможно, они за ней не последуют. Она начала подниматься…
В десяти шагах выше по лестнице сидела лиса, преграждая ей путь. Самка, лисица. С шелковистой красно–рыжей шкурой. Со странно широкой головой и раскосыми зелеными глазами. На голове пятно, серебристо–белое, в форме колеблющегося на ветру пламени свечи.
Стройная и грациозная лиса, подумала Джин Мередит, как изящная женщина. Безумная мысль пришла ей в голову, рожденная отчаянием и отказом от Бога, которого ее с детства учили считать всеблагим, всемудрым, всемогущим. Она протянула руки к лисе. Закричала ей:
— Сестра, ты женщина! Отведи меня в безопасность, чтобы я смогла отомстить… сестра!
Вспомните: она только что видела смерть своего мужа под ножами ханг–худзе, она ждала ребенка… кто знает, какие фантастические тропы нереальности могут возникнуть в таком состоянии?
Как будто поняв ее, лиса медленно спустилась по ступеням. И Джин снова подумала, что она похожа на изящную женщину. Лиса остановилась на расстоянии вытянутой руки, смотрела на Джин своими раскосыми зелеными глазами, яркими и блестящими, как драгоценный камень цвета зелени моря; никогда Джин не видела таких глаз у животных. В этом взгляде виднелась легкая насмешка, чуть заметная угроза. И когда взгляд лисы пробежал по окровавленным плечам Джин и опустился на ее большой живот, женщина могла поклясться, что увидела во взгляде человеческое понимание и жалость. Джин прошептала:
— Сестра, помоги мне!
Послышался внезапный взрыв гортанной речи. Они совсем близко, преследователи, сразу за поворотом, из–за которого она только что вышла. Скоро они увидят ее. Она стояла, с надеждой глядя на лису… она не знала, на что надеется.
Лиса скользнула мимо нее и, казалось, растаяла в кустах. Исчезла.
Черной отчаяние, отчаяние ребенка, который обнаружил, что тот, кому он верил, бросил его на растерзание зверям, сомкнулось над Джин Мередит. То, на что она надеялась, от чего ожидала помощи, было смутным и не поддавалось выражению. Чудо чуждого бога, теперь, когда она отказалась от своего? Или более глубокий импульс отразился в этом ее обращении к животному? Атавистическое пробуждение, антропоморфизм, восходящий к незапамятному прошлому, когда человек считал зверей и птиц обладающими такими же душами, как он сам, только они ближе к природе, которая дала им мудрость больше человеческой; они слуги и посланники могучих божеств, почти боги сами.
И не так давно святой Франциск Ассизский говорил с животными и птицами, как с мужчинами и женщинами, называя их брат Волк и брат Орел. И разве святой Конан не крестил тюленей на Оркнейских островах, как крестил он язычников? Прошлое и все мысли людей прошлого снова рождаются в нас. И иногда странные двери открываются в сознании, и из них выходят странные духи. И кто может сказать, насколько они реальны?
Лиса, казалось, поняла ее, пообещала… что–то. И покинула ее, убежала! Всхлипывая, Джин снова стала подниматься по лестнице.
Слишком поздно. Ханг–худзе показались из–за поворота. Хор воющих звуков. С непристойными жестами, выкрикивая угрозы, они побежали к ней. Впереди, с лицом, изрытым оспинами, с ножом в руке, предводитель, полукровка–тибетец, тот самый, что первым ударил ножом ее мужа. Неспособная пошевелиться, не в силах даже закрыть глаза, Джин смотрела, как они приближаются. Предводитель заметил это, понял, отдал короткий приказ, и вся свора пошла шагом, насмехаясь над ней, продлевая ее мучение.
Они остановились! Что–то похожее на язык рыжего пламени мелькнуло на ступенях между ними и ею. Это лиса. Она стояла, спокойно разглядывая их. Надежда вернулась к Джин Мередит, растопила холодный ужас, от которого она оцепенела. К ней вернулась способность двигаться. Но она не пыталась бежать. Не хотела бежать. Крик о мести снова рвался из нее. Она чувствовала, что этот призыв достиг лисы.
Как будто услышав, лиса повернула голову и посмотрела на нее. Джин увидела, как сверкнули ее зеленые глаза, как, будто в улыбке, оскалились белые зубы.
Когда она отвела взгляд, чары, сдерживавшие ханг–худзе, спали. Предводитель достал пистолет и выстрелил в лису.
Джин Мередит увидела — или подумала, что видит — невероятное.
На месте лисы стояла женщина! Высокая и стройная, как молодая ива. Джин Мередит не видела ее лица, ей видны были только рыжие волосы, уложенные на маленькой красивой головке. Шелковое красно– рыжее платье, без рукавов, падало к ногам женщины. Женщина подняла руку и указала на предводителя. За ним его люди стояли молча, неподвижно, как только что Джин Мередит, и ей показалось, что их держит тот же ледяной ужас. Глаза их не отрывались от женщины.
Женщина опустила руку — медленно. И вслед за рукой опустился тибетец. Он встал на колени, потом на четвереньки. Смотрел ей в лицо, оскалив зубы, как собака, на губах его показалась пена. Потом он, как волк, набросился на своих людей. С воем прыгнул к ним, вцеплялся в горло, рвал зубами и ногтями. Они в гневе и страхе закричали. Пытались отбиться и не могли.
Блеснули ножи. Предводитель, дергаясь, лежал на ступенях. По–прежнему крича, не оглядываясь,
