рычажок аппарата.
— Простите, пожалуйста, — торопливо заговорил он, — вы меня неправильно поняли. Дело не в звонке, а в том, Что следить за делами Юры — это моя функция. Так сказать, из уважения и по личной просьбе Насруллы Зарифовича. Сам Насрулла Зарифович всегда очень занят. Кроме того, врачи настоятельно рекомендуют ему не волноваться. Сынок у них не совсем дисциплинированный, несколько своеобразный мальчик. Юра всем обеспечен, ни в чем не встречает отказа и все-таки своим поведением не радует отца с матерью. Неровный характер мальчика очень нервировал Насруллу Зарифовича, а это отнимало у него массу дорогого государственного времени. Ну вот он и просил меня… в порядке личного одолжения следить за Юрой. В школе сейчас у Юрия все устроилось. Ни одной плохой отметки. По поведению даже пять. Вы мне сообщите, что сделал Юрий, я доложу Насрулле Зарифовичу, и он примет меры. Инцидент будет исчерпан.
Держа телефонную трубку в руке, полковник с недоумением рассматривал почтительно наклонившегося к нему Вахабова.
— Нет, инцидент не будет исчерпан, — раздраженно ответил он, бросив трубку на стол.
— Неужели это так серьезно? — журчал референт министра, поднимая брошенную полковником трубку и осторожно кладя ее на место. — Наверное, опять похулиганил. Он удивительно горячий, недостаточно умеющий владеть собою, нервный мальчик. Ведь последнее время я каждое утро сопровождаю Юрия в школу, а после уроков прихожу за ним. Но вчера у них неожиданно заболела учительница, последней пары уроков не было, и Юрий не дождался меня. Насрулла Зарифович еще ничего не знает, но Юрий не ночевал сегодня дома. Скажите мне, что же он натворил?
— Вы, молодой человек, наверное, в вузе учились? — спросил вместо ответа полковник референта.
— Как же, конечно, учился. Полтора года как закончил.
— Диплом с отличием?
— Безусловно. Иначе меня не взяли бы на работу в министерство. Я ведь…
— За подхалимаж, что ли?! — оборвал Вахабова полковник. — Диплом-то, говорю, с отличием за подхалимаж дали? — повторил он, глядя на ошеломленного референта злыми глазами. — Неужели вам не стыдно быть холуем? Вы же не референт, а лакей у своего министра!
— Какой лакей? Почему лакей? — взвился Вахабов, сразу потеряв свой лоск и безукоризненно гладкий русский язык. — Думаете, если русский, если в органах работаете, так узбеку всякие слова говорить можете?! Я сейчас же…
— Молчать! — загремел полковник. Дурак с дипломом!
Вахабов испуганно замолк, глядя на полковника злыми, прищуренными глазами.
— Идите и передайте вашему министру, что с ним должен был беседовать не я, а наш начальник управления комиссар милиции, — заговорил Голубкин уже спокойным, но нестерпимо холодным тоном. — Комиссар будет ждать министра, — полковник взглянул на часы, — через сорок две минуты. Заодно передайте министру Зарифову, что на этот раз инцидент не будет исчерпан безболезненно. Его сын, бандит Юрий Зарифов, убит сегодня ночью. В смерти Юрия Зарифова больше всех виноват его отец — Насрулла Зарифов. Идите.
Насмерть перепуганный последними словами полковника, референт, пятясь, выбрался из кабинета. Через минуту до Голубкина донеслись обрывки разговора. Вахабов из приемной звонил в министерство. Голос референта то замирал от страха, то повышался до визга. Полковник встал и поплотнее закрыл дверь.
Сейчас, оставшись наедине с самим собою, Голубкин почувствовал, что им снова овладевает волнение. Ему вспомнилась ночная тьма и два трупа на цементном полу. Разными путями шли эти еще не знавшие жизни юноши к своему бесславному концу. Путь одного из них был сейчас ясен. Высокопоставленный чинуша-отец сам создал условия для того, чтобы раковая опухоль преступного мира убила юношу. Почему у нас так либеральничают с родителями, вырастившими из своих детей преступников? За преступление сына должны отвечать родители, как соучастники преступления.
Лишь через четверть часа Голубкин спохватился, что не доложил комиссару о разговоре с референтом министра. Он позвонил по телефону. Комиссар молча выслушал сообщение полковника.
— Ну что же, — после долгой паузы услышал Голубкин голос начальника управления, — бывают, оказывается, еще и такие отцы. Веди расследование дальше. Похоже, что сегодняшнее происшествие не отдельный случай, а звено из цепи. Вытягивай и эту цепь. Министром тебе больше заниматься не стоит. Он будет отвечать перед своей совестью и перед партией.
В нахлынувшей вслед затем горячке делового дня вчерашнее ночное происшествие и утренний визит министерского прихвостня потускнели, потеряли свою первоначальную остроту. В конце работы дежурный доложил Голубкину:
— Товарищ полковник! Вас там два товарища спрашивают. Из ФЗО.
— Из какого ФЗО? — оторвался от бумаг Голубкин. — Хотя ладно. Все равно. Проси.
В кабинет вошли седовласый сутулый узбек с изборожденным глубокими морщинами лицом и русский, лет двадцати пяти, в костюме офицера, но без погон.
Увидев старого узбека, Голубкин вскочил и кинулся навстречу ему.
— Дядя Рашид! — радостно воскликнул он, — Какими судьбами?! Вспомнили все-таки своего ученика!
Оба обнялись. Усадив старика на стул, Голубкин повернулся к его спутнику.
— Гаранин, — отрекомендовался тот, — заместитель директора ФЗО по культурно- воспитательной работе.
Усадив гостей, Голубкин вернулся на свое место. Лицо его так и сияло. Не часто приходилось ему в последние годы встречаться со старым Рашидом Сафаровым. А ведь когда-то этот седоусый сутулый старик был учителем Ванюшки Голубкина, передал ему свое искусство лучшего токаря завода. И до сих пор полковник Голубкин звал старого токаря почтительно — дядя Рашид и учитель. А тот, не замечая, что его бывший ученик сам уже приближается к порогу старости, называл его Ванюшкой или Ванюшей, если был в особенно хорошем расположении духа.
— Как ваше здоровье, дорогой учитель? Все ли у вас благополучно? Как здоровье вашей жены и ваших детей? — по-узбекски спросил Голубкин своего бывшего учителя.
Старый токарь сам свободно говорил по-русски. Но Голубкин знал одну слабость своего учителя — старик любил, когда русские начинали с ним разговор на его родном языке. Особенно ему нравилось, когда русский приветствовал его по всем правилам традиционной восточной вежливости. В свое время все ученики старого токаря знали эту невинную слабость старика и, что греха таить, умели пользоваться ею, когда надо было отвести гнев требовательного учителя за промах в работе.
В обычное время Рашнд Сафаров ни за что не отказался бы от удовольствия выполнить полный ритуал вежливости, полагающийся при встрече. Подробно сообщил бы о благополучии в своей семье, а затем осведомился бы о здоровье самого Голубкина, о его детях, жене, друзьях и службе. Но сейчас вместо ответа на узбекском языке он отрывисто бросил по-русски:
— Все здоровы. Кто учится, а кто кончил — работает.
Такой ответ не предвещал ничего хорошего. Голубкин с удивлением взглянул на старого токаря. Что с ним? Уж не обокрали ли у него квартиру? Не обидели ли старика хулиганы? Но Рашид Сафаров, не ожидая вопросов, сердито посмотрел на Голубкина, словно тот только что запорол ответственную деталь. «Ну, старик рассердился. Ругаться будет», — подумал Голубкин и с удивлением отмстил, что в душе по-прежнему побаивается этого колючего, не привыкшего гладить по шерстке старика.
— Тебе что, Ванюшка, бандитов не хватило, так ты токарей стрелять принялся? Да за такое дело с тебя самого стружку снимут.
— Постойте, дядя Рашид, — удивился Голубкин. — Вы это о чем?
— Ты мне брось заправлять этого самого, араба, что ли? — вскипел старик. — Зачем хвостом крутишь, как… ну, знаешь кто. Рассказывай, как Димку Клебанова убили? Нечего секреты разводить. Димка Клебанов наш парень был! — Затем, повернувшись к своему спутнику, попросил: — Расскажи ты ему нее, а то я сильно ругаться буду.
— Видите ли, в чем дело, — начал Гаранин и, словно желая успокоить старика, положил свою ладонь
